Роман
Шрифт:
Мой еженедельный телефонный разговор с ними, их голоса — словно пища для голодающего человека. Я жадно слушаю, как они рассказывают мне подробности своей жизни. Несколько недель беседы ощущаются, словно удар по груди, когда я понимаю, сколько событий в жизни братьев я упускаю, когда они рассказывают мне о том, как живут за пределами моей тюрьмы. Двое из них влюбились, а Коди, наконец, сделал предложение Дженнифер, с которой встречается три года. Это одновременно и горько, и сладко, слышать, как мой старший брат заводит собственную семью. Во время каждого разговора я сижу под пристальным взглядом Романа, который сидит молча и
С каждым очередным звонком, раздражение во мне нарастает, и мое обычное спокойствие и послушание сходит на нет, я становлюсь до абсурда дикой, учитывая обстоятельства, к которым позволила себе привыкнуть, не подумав, что это сможет привести меня к такой сильной агрессии.
Я знаю, что он может закончить мою жизнь в любой момент щелчком пальцев; проблема в том, что я чувствую себя все менее этим озабоченной.
Любой оптимизм, который я чувствовала, пока не попала под господство Романа, ускользнул, словно пески моего времени.
Роман, по своей сущности, проницательный человек, сразу почувствовал некое напряжение, когда я узнала о помолвке Коди, стоило мне повесить трубку. В тот момент я была не в состоянии приглушить ярость, кипящую на поверхности, и когда Роман заговорил, я сорвалась, набросившись на него словесно и физически. Не было никаких мыслей, только действия. Выкрикивая какое-то безумное замечание, я ударила Романа по лицу.
Он шесть футов ростом и весит на сто фунтов больше меня, поэтому ему легко тащить меня за волосы вниз по каменным коридорам и вверх по лестнице в мою комнату. Как только он раздел меня и привязал намертво к кровати с широко расставленными ногами, то нещадно таранил своим огромный членом мое сухое лоно.
Проблема в том, что он чертовски хорошо использует руки, рот и слова для манипулирования моим телом и, даже разозлившись, поскольку я борюсь с кожаными ремнями, он легко заставляет мое тело пойти против моего разума, и я насквозь промокаю в считанные секунды, а затем превращает мои грубые, непокорные слова в стоны и мольбы, когда мои сопротивляющиеся судорожные движения бедер становятся медленными, синхронизируясь с его толчками.
Он прокусывает зубами кожу у меня на шее, прежде чем зловещий смешок срывается у него с губ и касается отметины на моей коже.
— Такая хорошая маленькая шлюшка, посмотри, насколько отзывчиво твое тело к моему. Ты не можешь прогнать меня прочь, так ведь, мышка? Ты не смогла бы остановить реакцию своего тела, даже если бы попыталась, я прав?
— Нахрен. Ты! ПОШЕЛ НАХРЕН! — кричу я сквозь стиснутые зубы.
— Ты, любовь моя, всего лишь хорошая шлюшка, чему я и учил тебя.
Кончиками пальцев он зажимает и выкручивает мои соски так сильно, что я кричу от боли. Когда руками он скользит у меня по груди, чтобы позже добраться до моего горла и сжать его, он входит в меня так сильно, что с каждым новым толчком у меня из груди вырывается очередной вопль. Чем быстрее и сильнее Роман врезается в меня, тем стремительней меня настигает оргазм.
Когда он врывается в меня со скоростью света, я бьюсь в конвульсиях, мои соки обволакивают его член, образуя мокрую лужу подо мной, прежде чем я проваливаюсь в небытие, и мрак окутывает меня под силой очередного оргазма.
Когда я прихожу в себя, то замечаю, что он одет в серые фланелевые пижамные штаны и черную футболку, демонстрируя тем самым свои прекрасные неразрывно связанные между собой татуировки. Он манипулирует моим телом, надевая на меня через голову светло-сиреневую шелковую ночную рубашку, протаскивая руки в проймы, и опуская материал вниз, пока тот не достигает середины бедер. Закончив, Роман достает простынь и одеяло и поправляет их вокруг меня, прежде чем прикоснуться губами к моему лбу. Когда он поворачивается, чтобы уйти, я нахожу в себе мужество прошептать жалкие оправдания:
— Мне жаль, Роман. — Спиной ко мне, он останавливается в дверном проеме. Я принимаю эту паузу за побуждение продолжить и быстро произношу: — Я скучаю по братьям, они были моим миром, всем хорошим, что было в моей жизни, неужели ты не можешь понять, это убивает меня — знать, что их жизни проходят мимо меня. И мой дядя…
Роман наклоняет голову, но не поворачивается, мягко прерывая мои объяснения:
— Они были твоим миром, и они когда-то были всем в твоей жизни. Теперь она начинается и заканчивается со мной, мышка. Я твой новый мир, и тебе пора признать этот факт, я не потерплю еще одной выходки, что ты выкинула сегодня. Подумай об этом в следующий раз, когда у тебя появится желание показать свое неуважение: я могу и удостоверюсь в том, что твоих братьев постигнет та же участь, что и твоего дядю, с теми же зрителями. Твое благополучие и благополучие твоих близких — это твой выбор Хизер. Тебе ясно?
Силы единственной его угрозы было достаточно, чтобы гарантировать мое послушание и лояльность. Я разделила себя на части, заперев на замок ту жизнь, что была у меня однажды, затем выбросила ключ, принимая новую жизнь и учась лгать себе.
Я обманывала себя так хорошо, что начала верить, что не притворялась, обеспечивая выживание моих братьев, и я действительно верила, что делала это ради счастья Романа…ради того, чтобы увидеть его улыбку. Более того, я стремилась усовершенствовать свое послушание в надежде сделать ему приятное.
В течение нескольких месяцев он насиловал и опустошал мое тело утром, в полдень и вечером, день за днем, обучая усмирению агрессивности.
В последнее время у меня появилось такое ощущение, словно наши занятия любовью превратились в акты нежности с мигами бешеной потребности. Все время бормоча ласковые слова и комплименты моей безупречной коже, красивому лицу, и томному, таинственному взгляду, одновременно шепча похвалу тому, насколько узкой была моя киска, насколько идеально упруга налитая грудь.
Раз в сто лет грань между правдой и истиной становится тонкой, и внутри меня разворачивается война. По одну сторону — я, упивающаяся его похвалой. Моё сердце переполнено чувством гордости от осознания того, насколько далеко он зашел. Этот боец верит, что Я та, кто изменит Романа Пейна и все его ошибки. С другой стороны — я, скрывающаяся за всем блаженством на протяжении дня, и лишь ночью начинающая свой штурм. И я терплю поражение, вся моя подушка пропитана слезами, я разбиваюсь на кусочки от натиска, осуждения и отвращения к своему предательскому телу. Яркие образы истязают меня воспоминаниями о том, как предает меня мое тело в ответ на его заботу, образ за образом вспыхивают в моих мыслях, воссоздавая в мыслях образ моей киски, плотно обхватившей и пульсирующей вокруг его члена.