Роман
Шрифт:
– Коси, коса, пока роса, роса долой, и мы домой, – шептал Роман, сочетая ритм поговорки со своими движениями.
Мужики тем временем прошли свои ряды и стали громко точить косы. Эта неповторимая какофония заставила Романа остановиться. Оперевшись на косу, он наслаждался происходящим.
Мужики точили косы, Антон Петрович размашисто косил, бормоча что-то вроде “Ой вы, гости-господа”, ребятишки, бегая то тут, то там, ловили кузнечиков, бабы звонко судачили.
“Какая всё-таки благодать разлита в природе, – думал Роман. – Человек прикасается к лесу или к лугу, активно вмешиваясь в их жизнь, но не становится частью их, ибо природа навсегда отделена от него. Зато на человека
– Догоняй, Рома! – вывел его из размышления закончивший свой ряд Антон Петрович. Мужики подождали дядюшку, и теперь он начинал новый ряд в шеренге с ними.
Роман взмахнул косой и снова погрузился в косьбу. Как ни старался, он не смог догнать косцов – они опережали его почти на пол-луга. Но через час-другой, когда Роман стал уставать, они догнали его, а попросту – сравнялись с ним, перегнав на ширину луга.
Это придало Роману новые силы – он встал с ними в ряд и ходил, радуясь и обливаясь потом, до тех пор, пока не загремела бубенчиками в дальнем конце луга рессорная бричка Красновского и старший в артели Фаддей Кузьмич Гирин, отерев жилистой ладонью пот со лба, не сказал наконец долгожданное:
– Шабаш!
Бричка, запряжённая поджарой тонконогой Костромой, подкатила к косцам. На облучке сидел Ванька Соловьёв по прозвищу Рысь – правая рука Петра Игнатьевича, его помощник в сельском деле. Ванька натянул вожжи, Красновский тяжело приподнялся с места и, оперевшись о Ванькино плечо, произнёс как можно громче:
– Здорово, мужики!
Мужики вразнобой, не слишком охотно ответили.
Пётр Игнатьевич был в белой косоворотке и чёрных штанах, заправленных в сапоги. На голове у него покоился сильно заломленный назад белый нанковый картуз.
– Что, притомились? – спросил Пётр Игнатьич, всё ещё не замечая среди мужиков дядю и племянника.
– Да есть маленько… – отвечали мужики, подходя к бричке.
– Как травушка? Косить не жёстко? – Сощурясь от солнца, Красновский снял картуз и вытер лысину платком.
Мужики, заметив стоящий в бричке двухведёрный бочонок, отвечали, что “трава жестка, косить тяжело”.
– Ничего, сейчас полегче станет! – усмехнулся Красновский, хлопая Ваньку по плечу. – Обслужи-ка трудовой народ.
Ванька занялся распечатыванием бочонка, в котором, конечно же, была водка. Мужики, положив косы, вплотную обступили бричку, а сам Красновский сошёл на землю и двинулся к скошенной части луга.
Но вдруг в ноги ему бухнулся какой-то полный мужик в широкополой соломенной шляпе и слёзно запричитал:
– Батюшка-боярин, подари лужок! Батюшка-боярин, подари лужок! Подари лужок!
Мужик, не поднимая головы, пополз к Красновскому и, хватая его за ноги, всё так же слезно молил “подарить лужок”.
– Что за чёрт… в чём дело?.. – бормотал опешивший Красновский, отпихиваясь от мужика.
– Подари лужок! Ты ж подари лужок! Подари лужок! А то утоплюся!
– Кто… кто такой? – оглянулся, как бы прося защиты у мужиков, Пётр Игнатьевич.
Мужики, забыв про водку, таращились на неожиданное представление.
– Антон, Петрова сын! Антон, Петрова сын! – зачастил мужик, ползая на коленях за уворачивающимся Красновским.
– Чёрт знает что… пошёл вон… – бормотал Красновский. – Ванька! Кто этот ненормальный?
Собравшийся было разливать водку Ванька с черпаком в руке спрыгнул с брички и сквозь толпу пролез к Красновскому.
– Чаво ты мелешь? Чей это, мужики? – остановился он перед нарушителем спокойствия, но тот вдруг ловко схватил Ваньку за ноги и повалил навзничь, вопя под своей соломенной шляпой:
– Отдай лужок! Отдай лужок!
И только когда соломенная шляпа слетела с его головы, Красновский и Ванька узнали в нём Антона Петровича.
Дружный хохот раскатился по лугу. Смеялись мужики, смеялись бабы, заливались ребятишки, смеялся Роман, глупо хихикал лежащий Ванька, громоподобно хохотал Антон Петрович, и только один Красновский оторопело переводил свои подслеповатые глазки с валяющейся шляпы на Антона Петровича. Наконец засмеялся и он, что вызвало новый взрыв всеобщего веселья.
Роман смотрел на хохочущих мужиков, радуясь сам по себе и вместе с ними, смотрел, в который раз дивясь силе и чистоте русского смеха.
И правда, какой народ способен смеяться с такой свободой и простотой, с таким неподдельным беззлобным весельем? Роман с жадностью вглядывался в смеющиеся лица, они смеялись так, словно это был их последний смех, смеялись, как будто расплачивались свободной роскошью смеха за столетия серой несвободной жизни, смеялись, забыв себя…
Слёзы навернулись на глаза Романа. Как великолепно смеялись мужики! Смеялся Фёдор Самсонов, чернобородый широкоплечий богатырь, смеялся Яшка Гудин, высокий, худой как жердь; смеялись Васька и Андрей Авдеевы, Степан Данилов по прозвищу Боровок, рыжебородые Иван, Авдей, Фёдор и Макар Звонарёвы, Ваня, Пётр, Матвей и Яков Цыгановы, Николка Кузнецов по прозвищу Невдаль, Федька Кулешонок. Смеялся и Фаддей Кузьмич Гирин – коренастый мужик солидной внешности с густой, тронутой проседью бородой.
– Да… Антон Петрович, потешил ты нас, нечего сказать… – бормотал Красновский, утирая выступившие слёзы и пожимая руку Антону Петровичу. – Теперь понятно, почему тебя столица так долго терпела.
– Что, натурально, брат? Нет, ты скажи – натурально? – допытывался, обняв его за талию, Антон Петрович.
– Натурально, натурально! – рассмеялся, качая головой Красновский. – Рома, никак он и тебя косить заставил?
– Отчего же – заставил? Я сам кошу с удовольствием.
– Ой, чудаки… – пробормотал Красновский и, заметив стоящего рядом Ваньку, который, разинув рот, наблюдал за происходящим, молвил ему:
– Разливай! Что рот разинул?
Очнувшись, Ванька проворно влез на бричку и стал черпать водку чаркой, поднося её по очереди каждому косарю.
– Ну что же, повеселились – пора и потрапезни-чать, – громко решил Антон Петрович и, обняв Красновского и Романа, повлёк их за собой к телеге. – Эй, скатерть самобранная, попотчуй мужичков!
И вскоре они втроём сидели на опушке леса под молодыми берёзками вокруг настоящей самобранки, собравшей штоф с водкой, стопку ещё тёплых блинов, варёные яйца, ветчину, солёные огурцы, неизменные мочёные яблоки, крынку молока и деревянную чашку сотового мёда. Бочонок с квасом стоял рядом со скатертью и служил Антону Петровичу опорой для левой руки.