Романовы
Шрифт:
Государыня всё больше времени проводила в уютном придворном кругу с его домашними радостями:
«Раз в неделю бывали театры в Эрмитаже и вечера в бриллиантовой комнате. Играли в карты. У государыни были особенный карты, она играла в бостон. Князь Зубов и старик Ч. составляли всегдашнюю ея партию, четвёртый переменялся. Старик Ч. за бостоном горячился и даже до того забывался, что иногда кричал; это забавляло государыню. На святках в тронной бывали куртаги. Пели святочныя песни, хоронили золото, играли в фанты, в верёвочку. Государыня мастерица была ловить в верёвочку. Когда, бывало, среди круга подойдёт к кому-нибудь и станет разговаривать, тот возьмёт свои меры, снимет руки с верёвочки, и вдруг она ударит, человека чрез три, того, который и не воображал быть пойман. Куртаги оканчивались всегда танцами.
В
Тем не менее работа над «фундаментальными законами» продолжалась: готовились Наказ Сенату, Уголовное уложение, «Жалованная грамота государственным крестьянам», которые должны были утвердить сословную систему и гарантировать подданным их права и судебную защиту. Проект Устава о тюрьмах предполагал содержание заключённых за казённый счёт, регулярное питание и медицинское обслуживание. Екатерина понимала, что реализация новых разработок зависит от её преемников, а ограничить самодержавную власть не считала полезным. «...Никакая другая, как только соединённая в его (императора. — И. К.) особе власть не может действовать сходно с пространством толь великого государства», — писала она в Наказе.
В черновиках остался и важнейший указ о престолонаследии. В течение своего царствования Екатерина несколько раз возвращалась к работе над ним. Сохранились по крайней мере три проекта закона, датируемые 1767—1768, 1785 и 1787 годами. Во всех вариантах предусматривался переход престола по прямой нисходящей мужской линии, хотя не исключалось и «женское правление» при отсутствии наследников-мужчин.
Реформы Екатерины были рассчитаны на долгий срок. Сама она в 1782 году, спустя почти семь лет после введения новых губернских учреждений, писала посетившему Псков сыну Павлу: «Очень рада, что новое устройство губернское показалось Вам лучше, чем прежнее. Посещение епархий показало Вам детство вещей, но кто идёт медленно, идёт безопасно». Конечно, за несколько лет нельзя было создать просвещённое, богатое и послушное третье сословие — русский город был слишком слабым, чтобы представлять возможный противовес дворянству. Но именно при Екатерине завершился долгий процесс централизации страны: была ликвидирована автономия Украины — упразднена власть гетмана и перестала существовать Запорожская Сечь.
Царствование Екатерины II стало «золотым веком» дворянства. Её эпоха породила уют и поэзию русской усадьбы, изысканность дворцовой архитектуры, философские споры в тиши библиотек, блеск балов и празднеств. Ворота богатых домов всегда были распахнуты для приёма гостей и соседей, ежедневно был накрыт, по выражению поэта Державина, «дружеский незваный стол» на 20—30 человек. А сколько радости доставляли охота, оркестры, балет! Только в Москве в начале XIX столетия было до двадцати барских театров с крепостными актёрами и музыкантами. Российские дворяне «открыли» для себя Европу — уже не в качестве петровских «пенсионеров», а как знатные туристы. С середины века познавательные путешествия становятся нормой для тех, кто мог себе их позволить.
Для крестьян же оставались рекрутчина, подушная подать и крепостной гнёт. Пётр I до 1710 года раздарил дворянам 43 тысячи крестьянских дворов; в 1725—1762 годах было роздано около 250 тысяч душ, при Екатерине II — 425 тысяч. С другой стороны,
За годы правления Екатерины II население страны увеличилось с 20 до 36 миллионов человек, бюджет — с 16 до 69 миллионов рублей. Военное могущество обеспечивалось четырёхсоттысячной армией и флотом. Но за громкими победами и официальным «благоденствием» империи к концу столетия проявлялись первые признаки начинавшегося кризиса. Дорогостоящие войны и реформы привели к бюджетному дефициту. Эмиссия бумажных денег способствовала инфляции — в начале XIX века покупательная способность серебряных денег была в четыре раза выше, чем ассигнаций. В 1769 году правительство впервые прибегло к заграничным займам у голландских и генуэзских банкиров, а в 1780—1790-х годах было заключено 22 четырёх- и пятипроцентных займа; внешний долг составил 55 миллионов рублей серебром. «Золотой век» империи оказался тяжким для подданных; по антропометрическим данным, за полвека (1745—1794) вследствие падения жизненного уровня большинства населения России средний рост армейских новобранцев уменьшился с 164,7 до 160 сантиметров.
Пятого ноября 1796 года императрицу разбил инсульт. Запись в камер-фурьерском журнале гласила: «...Наша благочестивейшая великая государыня императрица Екатерина Алексеевна, самодержица всероссийская, быв объята страданием вышеписанной болезни, чрез продолжение 36 часов, без всякой перемены, имея от рождения 67 лет, 6 месяцев и 15 дней, наконец 6-го числа ноября, в четверток, пополудни, в три четверти 10-го часа, к сетованию всея России, в сей временной жизни скончалась».
Незадолго до своего пятидесятилетия государыня написала шутливую эпитафию самой себе:
«Здесь лежит Екатерина Вторая, родившаяся в Штеттине 21 апреля/2 мая 1729 года. Она прибыла в Россию в 1744 году, чтобы выйти замуж за Петра III. Четырнадцати лет от роду она возымела тройное желание: нравиться своему мужу, Елизавете и народу. Она ничего не забывала, чтобы предус-петь в этом. В течение 18 лет скуки и уединения она поневоле прочла много книг. Вступив на российский престол, она желала добра и старалась доставить своим подданным счастье, свободу и собственность. Она легко прощала и не питала ни к кому ненависти. Милостивая, обходительная, от природы весёлого нрава с душою республиканскою и с добрым сердцем, она имела друзей. Работа ей легко давалась. Она любила искусства и быть на людях»46.
Спустя десять лет, в 1789 году она уже серьёзно подводила итог своего правления в письме доктору и философу Иоганну Георгу Циммерману: «Я уважаю философию, так как в душе я всегда была вполне республиканкой; я согласна с тем, что это свойство моей души представляет, может быть, странную противоположность с неограниченной властью, присвоенною тому положению, которое я занимаю, но зато никто в России не скажет, что я злоупотребляла этою властью... В политике я старалась держаться такого образа действий, который казался мне наиболее полезным для моей страны и наиболее сносным для других государств. Если бы я видела лучший путь, то я последовала бы ему; Европа напрасно тревожилась моими планами, от которых, напротив, она могла только выиграть. Если мне платили неблагодарностью, по крайней мере никто не скажет, что я была неблагодарна; нередко я мстила врагам, делая им добро или прощая им обиды. Вообще человечество имело во мне друга, не изменявшего ему ни в каком случае».