Романтический манифест
Шрифт:
Теперь рассмотрим любопытный парадокс. Интеллектуалы от социологии и эстетики в наши дни отстаивают коллективизм, включая принцип подчинения всех ценностей и самой жизни отдельн ого человека диктату «массы», и представление об искусстве как о голосе «народа». И те же самые люди упорно отвергают все ценности популярной культуры. Они злобно нападают на средства массовой информации, на так называемых «коммерческих» продюсеров или издателей, которым посчастливилось привлечь большую аудиторию и угодить публике. Они требуют от правительства субсидий на творческие проекты, которые «масса» не ценит и не желает поддержать по собственной инициативе. Всякое финансово успешное, то есть популярное
Популярность или непопулярность произведения, его успех или провал у массовой публики — разумеется, не мера эстетического совершенства. Никакую ценность — ни эстетическую, ни философскую, ни моральную — нельзя определить путем прямого подсчета; пятьдесят миллионов французов могут все как один ошибаться. Но если неотесанного «филистера», измеряющего эстетические достоинства уровнем финансового успеха, допустимо рассматривать просто как бессмысленного паразита на теле искусства, то как следует относиться к стандартам, мотивам и намерениям тех, для кого доказательством эстетического совершенства служит финансовая неудача? Если снобизм, признающий только финансовый успех, заслуживает осуждения, что сказать о снобизме, ориентирующемся на провалы? Делайте свои выводы.
Зададимся вопросом: куда же в конечном итоге ведут нас современная философия и современное искусство? В действительности мы наблюдаем вокруг себя массу признаков, указывающих на совершенно определенное направление движения. Заметьте: литература возвращается к хронике — форме доиндустриальной эпохи. Театр, кино, телевидение охотнее берутся за беллетризованные биографии «реальных» людей — политиков, бейсболистов, чикагских гангстеров, — чем за чистую беллетристику, а в литературе преобладает документальная форма. В живописи, скульптуре, музыке модно примитивное искусство джунглей, именно оно служит главным источником вдохновения.
Тем, кто бунтует против разума и доверяет старинным знахарским заклинаниям вроде «Рассудок — враг художника» или «Холодная рука рассудка препарирует творческое воображение, убивая тем его радостную непосредственность», я бы предложила взглянуть на апостолов иррационализма, экзистенциалистов, дзен-буддистов, художников, отвергающих объективную реальность. Отказавшись от разума и целиком отдавшись потоку своих раскрепощенных эмоций (и прихотей), они вовсе не достигли свободного, радостного, торжествующего мироощущения — ими владеет чувство обреченности, тошноты и вопиющего, космического ужаса. Потом почитайте рассказы О. Генри или послушайте музыку из венских оперетт и вспомните, что все это — порождения рационалистического духа девятнадцатого столетия, создания «холодной руки разума». А после всего этого спросите себя: какая из двух психоэпистемологий подходит человеку, какая созвучна с реальными фактами и с человеческой природой?
Точно так же, как эстетические предпочтения человека — это вся сумма его метафизических ценностей и барометр его души, искусство — сумма и барометр культуры в целом. И современное искусство красноречивейшим образом свидетельствует о культурном банкротстве нашей эпохи.
Ноябрь 1962 г.
8. Контрабандная романтика
Искусство (в том числе литература) — барометр культуры. Оно отражает суть глубочайших философских ценностей общества не в открыто провозглашаемых понятиях и лозунгах, но в истинном видении человека и бытия. Образ целого общества, лежащего на кушетке психоаналитика и обнажающего свое подсознание, невероятен, однако искусство делает именно это, оно представляет собой эквивалент подобного сеанса, расшифровку, которая говорит о болезни красноречивее и позволяет поставить диагноз легче, чем любой другой набор симптомов.
Это не значит, что целое общество связано посредственностями, которые могут выражать себя в искусстве, когда захотят; но если ни один серьезный автор не вступает в эту область, это что-то говорит нам о состоянии общества. Всегда существуют исключения, восстающие против доминирующего течения в искусстве своей эпохи, но то, что это исключения, что-то говорит нам о состоянии эпохи. Доминирующее течение на самом деле может не выражать душу всего народа; подавляющее большинство может отталкивать его или игнорировать, но, если в данный период преобладает его голос, это свидетельствует о состоянии человеческих душ.
В политике ослепленные паникой поборники статус-кво, цепляющиеся за обломки своей смешанной экономики, когда растет государственный контроль над экономикой вообще, склонны считать, что с миром все в порядке, что у нас — век прогресса, что мы нравственно и умственно здоровы, что нам никогда еще не было так хорошо. Если вам кажется, что политические вопросы слишком сложны, чтобы поставить диагноз, взгляните на сегодняшнее искусство, и у вас не останется никаких сомнений в том, здорова или больна культура.
Если построить портрет человека по данным искусства нашего времени, получится изображение гигантского эмбриона после выкидыша. Его руки и ноги отдаленно напоминают человеческие, он вертит головкой, неистово стремясь к свету, который не может проникнуть в пустые глазницы, он издает нечленораздельные звуки, похожие на рычание и стон, он ползет по кровавой грязи, капая кровавой слюной, и пытается плюнуть в свое несуществующее лицо. Время от времени он останавливается и, поднимая зачатки рук, вопит от ужаса перед мирозданием.
У современного человека преобладают три эмоции, порожденные тремя поколениями антирациональной философии: страх, вина и жалость (точнее сказать, жалость к себе). Страх — адекватная эмоция существа, лишенного разума, то есть средства к выживанию; вина — адекватная эмоция существа, лишенного моральных ценностей; жалость к себе дает возможность избегать двух первых, ибо только на такой отклик может рассчитывать такое существо. Чуткий, восприимчивый человек, принявший эти эмоции, но сохранивший какие-то остатки собственного достоинства, вряд ли станет разоблачать себя в искусстве. Других это не останавливает.
Страх, вина и жажда сострадания, соединяясь, придают искусству единое направление, позволяя художнику выразить собственные чувства, оправдать их и дать им рациональное объяснение. Чтобы оправдать хронический страх, приходится изображать жизнь как зло; чтобы избежать чувства вины и пробудить жалость, приходится изображать человека бессильным и омерзительным по природе. Поэтому современные художники наперебой пытаются найти все более низкий уровень морального разложения и все более высокую степень сентиментальности, соревнуясь ради того, чтобы оглушить публику и выдавить из нее слезы. Отсюда неистовые поиски боли. От сочувственного изучения алкоголизма и половых извращений писатели спускаются к наркотикам, инцесту, психозу, убийству, каннибализму.