Романы
Шрифт:
Мина Ольговна также оправила на себе ожерелок, накинула япончицу, подняла сына со скамьи, вложила ему в руку шапку и стала прощаться.
С особенным вниманием провожали ее: хозяйка до дверей сенных, а хозяин до крыльца. На слова:
– В неделю прошаем на красный калач [220] .
– Ваши гости! – отвечала Мина Ольговна и села в повозку.
– С Ивой Олельковичем! – продолжал Боярин, обнимая будущего своего зятя, который уже надел свою шапку.
220
У древних Славян ходили в гости на красный калач в Ильин день или в день имянин. Богатые праздновали три дня. Гости сходятся, пьют, едят и поют, потом разламывают на части красный калач, испеченный из пшеничного теста на дрожжах и осыпанный проскурником.
– Ваши гости, – повторила Мина Ольговна.
Уселись; поехали; заскрыпели опять колы [221] у повозки.
Скоро скрылась из глаз едва уже видная звонница Новосельская, слились с темнотою ночи и дом Боярина, и Весь его.
Мина Ольговна, занятая размышлением о судьбе сына, молчала; Ива дремал; повозка скрыпела; кони провожатых топотали ногами. В отдалении, влево, шумел Днепр; вправо шумела дебрь.
Дорога была не дальняя, и потому скоро приехали они домой. Домовины, по обыкновению, встречали их у крыльца, высадили Боярыню и на руках понесли барича. Он спал богатырским сном.
221
Колеса.
Нужно ли говорить догадливому читателю, что дела с той и с другой стороны ладились как нельзя лучше.
Явились к Боярину Боиборзу Радовановичу сваты с скоморохами, с бубнами и сопелками. И начали они петь:
Как ходил ловец, сударь Ива Олелькович, По долам, по лесам, по высоким по горам; Увидал ловец молодую лань, Златорогую, среброрунную, Молодую Мириану Боиборзовну! Как пускал во нее калену стрелу! Златоперая стрела зашипела, загула. И попала ей во белую грудь. Молодая лань златорогая, Молодая лань среброрунная Ускочила со стрелой на широк Боярский двор; По следу ее пришли мы ко тебе, сударь Боярин, В златоверхий во терем. Ты, Боярин, наш честной… Будь ты к нам, осударь, члив и милослив; Ты отдай младую лань осударю Иве Олельковичу.– Есть у меня зверь, не знаю, будет ли вам по нраву, – отвечал Боярин сватам…
И точно: вывели к сватам на показ какого-то зверя, закутанного в нескольких шубах навыворот, обвешанного пеленами и покрывалами.
Сваты подходят к нему и поют:
Встрепенись ты, младая лань, Златорогая, среброрунная! Ты, младая Мириана Боиборзовна!– Их!.. – вскричала младая лань и сбросила с себя все шубы и покровы.
– Ух! – вскричали все сваты и разбежались во все стороны.
Вместо младой лани Мирианы Боиборзовны стоит перед ними старая мамка боярышни. Боярин хохочет. Заговорила мамка нараспев:
– Что ж вы, добрые сваты, испугалися, и от лани молодой вы во все концы пометалися? Есть под крылышком моим мило дитятко; а то дитятко заветное, не отдам его я вам за земной поклон. Принесите-тко на блюде сребро, золото; на подносе принесите зелено вино! Да вы спойте песнь хвалебную ловцу-молодцу!
У мамки в запасе было в руках серебряное блюдо, каждый из сватов положил по нескольку сребреников.
Она успокоилась; вынесла сватам на подносе питья медвяного; просила их садиться и ждать доброго часа.
Вошла хозяйка. Начались переговоры.
Никто не слыхал, что за речи вели между собою Боярин, Боярыня и сваты. Разрумяненные от хмельного меду, который несколько раз им выносили, они: наконец встали, поклонились земно и на слова Боярина:
– Прошаем в Воскресный день в неделю на красный калач! низменный поклон государыне Мине Ольговне! – поклонились еще несколько раз.
В Воскресный день, в неделю, Мина Ольговна была с сыном своим на обеде в Новоселье. Дело было решено несмотря на то, что будущий зять Ива Олелькович показался Боярину немного прост; но за богатство он полюбил его, а за страсть Ивы к оружию и за воинственный дух прозвал богатырем.
И нельзя было не дать ему этого прозвания: Боярин хвалился Мине Ольговне своим бытьем, возил казать свои Боярские палаты. Когда вошли в камору оружейную, Ива, не говоря ни слова, снял со стены шлем, надел на голову; снял меч, прицепил к поясу, протянул уже руку к налушне, но Мина Ольговна шепотом усовестила его и разлучила со шлемом и мечом. Когда появилась Мириана, чем-то опечаленная, Ива Олелькович замолк и не сводил с нее глаз, не по одному только завещанию матери, но и по какому-то чувству, которое одинаково жжет ум и глупость, сердце нежное и сердце каменное, цветущую молодость и преклонную старость, голову, украшенную светлыми кудрями и покрытую снежными охлопьями.
Мириана не смотрела на жениха своего; иногда выкатывались из глаз ее слезы; но она скрывала их от отца и матери, потому что предание говорит:
«Аще ли отец женити сына восхощет, сваты испросят девицу у отца и матери; елико же отец ожени сына, то не гляди толико на девицу, колико на люди, от коих она; ниже дщерь не смеет сказати: не пойду за того, за кому дают ее в замужество».
«Горько расстаться с девичьей волей!» – думала Мина Ольговна и ласкала будущую свою дочь.
После трапезы благословили и помолвили Иву Олельковича и Мириану Боиборзовну; но, когда хотели ей надеть золотое кольцо на палец, чувства ее оставили; кольцо и Мириана покатились на пол.
Мириану вынесли в терем, а Мина Ольговна с сыном поехали домой, приготовляться к свадьбе, варить канув и яичные пива.
Солнце не прокатилось семь раз вокруг неба, свадьба была уже сыграна, несмотря на слезы Мирианы Боиборзовны; но свадьба была сыграна по древнему обычаю; Боярин не любил нововведений и простоты.
Еще в день обрученья выбраны были из знакомых соседей, Бояр и Боярынь, и назначены в должности: кум, венчанный ручной деверь, старый сват, прикумок, Воевода и Тысяцкий – никто не имел права отказаться от сих должностей. Это был святой закон, строго исполняемый.
В день свадьбы Иву Олельковича нарядили в богатую одежду; швецы сшили ему новый, богатый, червонный оксамитный зипун с частыми борами, со схватами изумрудными в золоте, с петлями, обнизанными жемчугом бурмицким, околыш и обложки по воскрылиям и кругом зипуна, шитые золотом, с камениями самоцветными; надели на него шапку парчовую зеленую с кистью жемчужной.
Когда наряд его был кончен, кум, прикумок, ручной деверь в колах, Тысяцкий с пустосватами и гусляр верхами отправились к невесте; а Ива Олелькович, разряженный, несмотря на увещания матери, отправился вдоль по селу; любопытство дослушать сказание про Кощея завлекло его к иерею Симону.