Ромашка для Горыныча
Шрифт:
— Отстань от меня, дубина! — рычу тихо, не хочу устраивать концерт на всю улицу.
— Сядешь в тачку, отстану, — спокойно заявляет Горин.
— Я уже раз посидела. Задолбалась потом отдуваться!
Он резко дёргает меня к себе и толкает назад. Не больно, но ощутимо врезаюсь спиной в дверь его машины, а он нависает сверху и упирает руки в крышу. Я оказываюсь в капкане.
Ой, а взгляд-то какой грозный! Прям уже боюсь-боюсь!
— Я в курсе, какими фонарями ты собиралась светить по ночам на кухне, —
Горин смотрит тяжело, пронзительно. Мне жарко от этого взгляда. Чувствую, как розовеют щёки, и становится тяжело дышать. Не могу сдержаться, размыкаю плотно сжатые губы и судорожно выдыхаю.
Его взгляд моментально меняется: становится тёмным и каким-то жадным. И я не выдерживаю, опускаю голову.
Фигнал, пока лежала в больнице, прошёл. Но не угрозы блонды меня волнуют, а то, как Горин смотрит на меня. И ещё больше — как я реагирую на него!
— Плевать я хотела на твою Элину, и на тебя вместе с ней! — цежу сквозь зубы. — Отпусти меня и не удивляй народ.
Горин матерится сквозь зубы и грозно рычит:
— А тебе не фиолетово на народ? Села бы в машину, и никто бы не удивлялся.
Беру себя в руки и готовлюсь к бою. Мысленно собираю все доводы, чтобы он исчез из моей жизни, и желательно навсегда!
Задираю подбородок, открываю рот, чтобы выпалить гневную тираду и… встречаюсь взглядом с серыми глазами. Они сейчас по цвету свинцовое небо над городом напоминают — такие же тёмные, грозовые. Они такие… такие… Затягивают в себя…
Медленно выдыхаю. Нет, я не поддамся! Стоп, Соната! Нельзя! Соберись! Не забывайся! Тебе нельзя иметь никаких отношений!
— Горин, чего ты ко мне пристал? — стараюсь говорить спокойно, но голос предательски подрагивает. — Что тебе от меня надо? Неужели жизнь скучная стала, драйва не хватает? Или постебаться больше не над кем? А может, тебе меня жалко? Так я в жалости не нуждаюсь. Отвали уже!
Вижу, как в его глазах закручиваются тяжёлые смерчи, и снова — снова! — его взгляд завораживает, а запах обволакивает, становится тягучим, как мёд, и я понимаю, что проигрываю самой себе.
Он словно настоящий змей, гипнотизирует меня, подчиняет своей воле. Цепляюсь за остатки разума, но они куда-то уплывают.
— Я не хочу иметь с тобой ничего общего, — я уже сама не верю в то, что говорю.
Так хочется сдаться, нырнуть в эти глаза, как в небо. Утонуть в них, растаять, рассыпаться на миллион осколков и раствориться в своих чувствах. Потому что больше никто не нужен, не интересен, не притягивает к себе так, как он. Никто…
— Что тебе надо, Горин? Чего ты ко мне пристал? — выталкиваю из себя последнюю трезвую мысль.
На глаза, помимо воли, наворачиваются, слёзы. Становится так горько и обидно! Когда воюешь с кем-то, всё кажется намного проще, но воевать с самим собой практически
Горин всё это время молчит, только склоняется ниже и ниже… И вот уже наши глаза на расстоянии всего нескольких сантиметров, а носы уже практически касаются друг друга.
— Я и сам не знаю, ромашка, почему так залип на тебе, — выдыхает практически в губы, и я не понимаю, что происходит дальше.
Всего на секунду закрываю глаза, не выдержав нахлынувшей слабости, а когда открываю, осознаю, что совершила ошибку. Я упустила ситуацию. Губы мажора всего в миллиметре от моих, и я уже ловлю его дыхание.
Что-то внутри меня дрожит и разбивается, позволяя Горину окончательно сократить расстояние.
Моих губ будто касаются крылья бабочки. Очень нежно, едва ощутимо. Я вздрагиваю, глаза закрываются сами собой. Затаив дыхание, ловлю абсолютно новые ощущения. От каждого нового прикосновения меня как будто бьёт током, но эти разряды такие сладкие, такие желанные. В голове разливается вакуум. В уши будто ваты наложили, ничего не слышу — только очумело бьётся пульс, и сердце трепещет, как пойманная птица. И так хочется податься вперёд, чтобы быть ближе, ярче, слаще…
Ощущаю руки Горина на своей талии. Он крепко прижимает меня к себе, а я скольжу ладонями по твёрдой накачанной груди, касаюсь открытой шеи и провожу пальцами по коротким волосам на затылке.
Дыхание срывается, когда поцелуй становится глубже, и на смену нежным прикосновениям приходят более требовательные, настойчивые, страстные. Я хочу этого… Давно хочу… Горячий, сладкий язык скользит в рот, и я его впускаю. Кто сказал, что нельзя… Почему?.. Не помню… Не я…
С моих губ срывается тихий протяжный стон, и я слышу в ответ судорожный вздох.
По щеке к уху и шее росчерком молнии скользит дорожка коротких, обжигающих поцелуев. И я тону, тону в этих ощущениях. После каждого касания во все стороны бегут миллиарды мурашек, и меня уже реально трясёт. Всё внутри будто закручивается в спираль, тугую пружину. Я вся как пружина. Попробуй скрутить ещё туже, и я зазвеню, тресну, лопну и рассыплюсь на сотни маленьких осколков.
И пусть! Пусть так и будет. Меня итак уже нет. Я — огонь, я — искры пламени, я — кипящая вулканическая лава…
— Совсем обнаглели, бесстыдники! — в уши внезапно врезается противный старушечий визг. — Хоть бы людей постыдились! Ночи вам мало? Так теперь и посерёд бела дня разврат устраиваете?
Я резко трезвею и открываю глаза.
Господи, помилуй, что я творю? Нет, нет, нельзя!
— Егор, стой, стой! — собираюсь с мыслями и упираюсь ладонями в твёрдую грудь.
Он будто не слышит, снова касается губ, и меня едва не накрывает повторно. Кручу головой, уворачиваюсь.
— Нет, нельзя! Стой!