Ромэна Мирмо

де Ренье Анри

Признания Пьера не давали Ромэне ни малейшего повода думать, что он действительно в нее влюблен. Другая женщина, без вящих доказательств, быть может, и предположила бы это, но у Ромэны не было женского тщеславия. Однако она не могла не заметить, с каким восхищением к ней относится Пьер. Каким бы бескорыстным ни казалось Ромэне это восхищение, оно все же не могло, думалось ей, не свидетельствовать, что она нравится Пьеру де Клерси. Ромэна смутно чувствовала, что, несмотря на их товарищеские отношения, для Пьера она все-таки женщина и что Пьер в таком возрасте, когда к женщине не относятся равнодушно, даже если в нее и не влюблены по-настоящему. Эта догадка нисколько ее не оскорбляла и не вызывала в ней ни малейшей тревоги, потому что, если она и питала к Пьеру де Клерси живую симпатию, ничего большего она, во всяком случае, к нему не испытывала. Впрочем, вопрос о чувствах

Пьера де Клерси к ней и об ее чувствах к нему мало ее занимал. Она на нем не останавливалась. Отношения Берты де Вранкур и Андрэ де Клерси интересовали ее гораздо больше и поглощали все ее внимание.

III

Если Ромэна Мирмо и не замечала того чувства, которое она родила в душе Пьера де Клерси, а Пьер де Клерси никому не поведал тайны своего сердца, то эта тайна не ускользнула от Андрэ де Клерси.

Андрэ де Клерси отнюдь не был ни шпионом, ни надсмотрщиком. Предоставляя брату жить и действовать как ему вздумается, он ограничивался тем, что выказывал Пьеру глубокий интерес и глубокую преданность, хоть они и казались немного холодными и безмолвными. Эта сдержанность ни в чем не мешала проявлениям внимания, которое мы оказываем дорогим существам. С другой стороны, хоть он и не был ни слишком наблюдателен, ни слишком любопытен к чужим делам, его любовь к брату делала его в достаточной мере прозорливым. И он не мог не заметить того радостного волнения, в которое повергало Пьера присутствие Ромэны Мирмо.

Действительно, Андрэ уловил несколько взглядов, брошенных Пьером на Ромэну, которые понял бы самый неискушенный глаз и которыми себя неопровержимо выдает зарождающаяся страсть. Он разгадал смысл некоторых интонаций, некоторых замешательств, некоторых вспыхиваний. За последние недели эти признаки повторялись настолько часто, что их истинное значение не могло подлежать сомнению. Что Пьер любит Ромэну Мирмо, казалось Андрэ де Клерси совершенно очевидным, столь же достоверным, как если бы Пьер сам признался ему в своей любви.

Единственное, в чем Андрэ не был вполне уверен, так это в природе этой любви. Было ли это одно из тех легких увлечений, быстрых и сухих, которые загораются, пылают и гаснут, не оставляя после себя слишком горького пепла? Было ли это нечто более серьезное и глубокое, что могло бы иметь для Пьера действительное значение и оставить в его жизни прочную память о себе? Андрэ де Клерси не знал, что думать. У молодых людей любовь своеобразна и обманчива. Иная страстишка принимает у них вид великой страсти, иная подлинная страсть рядится во внешность страстишки. Молодые люди нередко склонны скрывать свои чувства или же выражать их преувеличенным образом. Эта их скрытность и эти преувеличения проистекают столько же из неопытности, сколько из робости. Они то не умеют, то не решаются выразить именно то, что они чувствуют. Молодых людей часто обвиняют в том, что они нескромны в любви; их скорее можно было бы упрекнуть в замкнутости.

Это соображение мешало Андрэ де Клерси вызвать брата на откровенность. Пьер не пошел бы на нее, не из недоверия, а потому что ему было бы трудно сделать признание. К тому же по своей природе Андрэ не был бы способен на такого рода допрос. Поэтому о любви Пьера к мадам Мирмо ему оставалось знать только то, о чем он мог судить по внешности. Между тем у Андрэ не было никаких сомнений, что эта любовь существует, и на этот предмет и на это обстоятельство и были направлены его размышления и догадки. Какое влияние будет иметь эта любовь на жизнь Пьера? Андрэ де Клерси не без тревоги задавал себе этот вопрос.

Ему всегда хотелось как можно меньше вмешиваться в жизнь Пьера. Когда он увидел, что у того развивается страсть к действию, он немного удивился, но отнесся с уважением к этим новым склонностям. Он счел более благоразумным не пытаться противоречить. В конце концов, по какому праву стал бы он мешать стремлению Пьера к жизни свободной и сильной? В сущности, разве не вполне естественно, что у Пьера, в цвете молодости, есть энтузиазм, увлечения, желания, потребность двигаться, вырваться на волю? Разве это, скорее, не счастливые задатки? Андрэ достаточно страдал от нерешительности, уныния, безволия, от этого пессимизма, который омрачил его молодые годы, чтобы не желать своему брату не ведать этих мучительных пут. Ах, только бы Пьер не знал никогда этой холодной тоски, которую он пережил! Только бы он не проникся этим мрачным сознанием бесполезности всех усилий, которое сломило его, сделало почти неспособным к жизни! И Андрэ де Клерси говорил себе: что угодно, только не эта дрожь небытия, не эта жажда смерти, которую ему удалось

преодолеть лишь ценой сурового стоического усилия, потребовавшего от него напряжения всего его существа и оставившего после себя нечто вроде душевного онемения. Да, что угодно, только не бессилие жить! Пусть Пьер будет неосторожен, безрассуден, беспорядочен, но пусть он живет, пусть живет!

А между тем Андрэ предвидел ясно, что рано или поздно эта юношеская лихорадка толкнет Пьера на какую-нибудь опасную и опрометчивую затею, хуже того — затею бесполезную, потому что действие ради действия есть своего рода колдовство, чьи обманчивые чары нередко застилают от нас ничтожность, мелочность и даже недостойность целей, к которым мы стремимся. Действовать только ради того, чтобы действовать, когда самый случай даже не заслуживает того, чтобы мы действовали, — конечно, безумие! Но не лучше ли, в конце концов, это безумное действие ради действия, нежели та ложная мудрость, которая порождает робких, праздных и унылых? Для этих опасений, нередко возникавших у Андрэ де Клерси, любовь Пьера к мадам Мирмо являлась отвлекающим лекарством. Не отдалит ли эта любовь тот роковой опыт, который Пьер неизбежно захочет совершить? Не даст ли она пищу его беспокойству, не отвлечет ли в сторону его деятельность, не заполнит ли собой пустоту его жизни? Прекрасные руки Ромэны могли бы удержать за узду молодого скакуна.

Потому что Андрэ не сомневался, что если Пьер любит, то его полюбят тоже. Это представлялось ему очевидным, ясным. Это убеждение было частью того почти отцовского восхищения, с которым он относился к своему брату. Он был заранее уверен, что перед обаянием Пьера, перед его достоинствами устоять невозможно, и эта мысль наполняла его какой-то нежной гордостью. Нередко, думая о той женщине, которую полюбит Пьер, он наделял ее всеми дарами и всеми чарами красоты. В этой области Андрэ де Клерси, такой серьезный, такой холодный, становился мечтателен и лиричен. Он придумывал случаи, обстоятельства, чудесные перипетии, счастливые совпадения. Тут его унылый пессимизм превращался в неожиданный оптимизм. Ему казалось естественным, что в любви Пьера ждет одна лишь удача. Он удивлялся только тому, что этого еще не случилось. Украшая таким образом сердечную жизнь Пьера, Андрэ де Клерси как бы отплачивал своей собственной судьбе. Конечно, он был искренне привязан к Берте де Вранкур, такой доброй, такой ласковой, такой преданной. Он был глубоко благодарен ей за то, что она отдалась ему, подошла к нему в час одиночества, в час отчаяния, но настоящей любовью он ее не любил.

Тогда как Пьер полюбит и будет любим! Эта мысль утешала Андрэ в его тайном разочаровании. И разве не таинственное совпадение в том, что Пьер любит именно Ромэну Мирмо? В сердце Андрэ де Клерси Ромэна Мирмо оставила скорбное воспоминание. Его давняя любовь, его нерасцветшая, невысказанная любовь к Ромэне заронила в нем глухую горечь, которая теперь таяла, исчезала при мысли, что его брат любит мадам Мирмо. Что-то глубокое, что-то темное было в нем удовлетворено. Разве Пьер немного не он сам, только моложе, живее, счастливее? О, этот не ограничится невыраженными чувствами, неназванными желаниями! Он не удовольствуется ни воспоминанием, ни сожалением. Эту Ромэну с красивыми глазами, с гибким телом, он сожмет в своих руках. Не тень он будет обнимать! И Андрэ де Клерси при этой мысли чувствовал, как в сердце у него что-то ширится загадочно и победоносно…

Так он думал, растянувшись в плетеном кресле, под сенью густых деревьев. Стоял чудесный летний день.

Лиственные вершины тонули в нежной и теплой лазури. По ту сторону лужайки, где поливные турникеты струистыми призмами раскинули свои радужные павлиньи хвосты, блистал на солнце белый фасад Аржимона. Только что отлично позавтракали в большой прохладной столовой, где жужжала, среди тишины, залетевшая оса. За завтраком было весело. Месье де Вранкур, получивший интересную посылку от своих немецких книготорговцев, был в отличном настроении и довольно забавно отвечал дразнившей его мадам Мирмо. Та рассказывала пресмешные истории про тетю Тину и тетю Нину. Накануне вечером старые девы жестоко поссорились из-за цвета глаз Пьера де Клерси. Пьер посмеялся над этой ссорой, но потом во все время завтрака был молчалив и не отрываясь смотрел на Ромэну Мирмо. Когда встали из-за стола, месье де Вранкур ушел, по своему обыкновению, в библиотеку, а Берта де Вранкур, Ромэна и оба брата уселись под деревьями; но Ромэне захотелось пройтись по парку, Пьер взялся ее провожать, и, таким образом, Андрэ остался наедине с Бертой де Вранкур. Она работала над вязанием и время от времени поворачивала голову к Андрэ, который мечтательно курил сигару.