Рондо
Шрифт:
– Доктор, вы бы его видели! Бугай! Слон! Бегемот! Я всю жизнь боялась его. От одного вида становится жутко! Разве она могла понимать в 13-ть лет, что все это означает?! Сам ее возраст характеризует беспомощное состояние! – она произнесла последнюю фразу, как заученную мантру.
Я не пытался больше избавиться от двойственного чувства. Слова матери мне казались неоднозначными по своему смыслу и толкованию. Я только вспомнил начало нашего разговора, когда девочка не знала, как отвечать: смотрела она эротические фильмы или нет… и умалчивала про интернет. Ведь именно в интернете она могла уже все прочитать и узнать. Я теперь думал, она боялась, что ее заподозрят в раннем интересе к половой жизни, о проснувшемся у нее давно основном инстинкте. И вдруг обвинят, что это не отец приставал к ней, а приставала сама дочь.
Тут мать вспомнила о каком-то случае в Липецке. Как начальник склонял секретаршу к сожительству. А та не согласилась. Он уволил ее с работы. Но она записала все случившееся между ними на диктофон. Тогда сняли начальника, а секретаршу восстановили на прежнем месте. И теперь мать девочки рассказывала и объясняла мне, что здесь тоже изнасилование или покушение. Трактуется, мол, наравне с беспомощным состоянием, – использование служебного положения. Я подумал, грешным делом, не свою ли историю она мне рассказала. Она меня, словно уговаривала, продолжая не понимать, что я не даю оценок подобным ситуациям и не решаю вопрос об изнасиловании. Она пыталась по-философски и по-житейски сравнить психологическую схожесть совершенно разных обстоятельств. Обволакивала меня чем-то и пыталась вызвать чувство жалости и снисхождения. Я силился понять, кто же ее всему учит.
В те годы усиливали борьбу с педофилией. Даже спустили полномочия до районных отделов следственных комитетов. Так хотели охватить наибольшее число случаев выявления явных и даже скрытых педофилов. Началась настоящая война за детей и борьба за их права. Статья была очень жесткая и серьезная. Вот уж где можно набрать себе очков и дивидендов для продвижения по службе. Если предположить, что здесь не могли быть грешны и повинны липецкие следователи… А им, собственно, зачем все это, если они должны были направить предварительные материалы дела по месту совершения преступления… Вот так кому-то выпал подарок. Прискакала неожиданная радость, как виток удачи.
Сунин Игорь Николаевич – высокий красавец, всегда коротко стриженный – мечтал стать генералом. Ездил на автомобиле, как закономерное совпадение, марки «Пежо». Я подумал снова о букве «П» – с нее начиналось название нашей области, как и слова «приспешник», «преемник». Он неотрывно поглядывал во время совещаний на генеральское кресло и смотрел в рот Мише Сестерову. Очень сожалел, что у него у самого отец – бедный крестьянин, а не судья, о котором хоть и ходили в городе худые слухи.
Преодолевая большую бедность, поступил Сунин в институт. Окончил его бакалавром. Посчитал, что магистром ему становиться не нужно. Начал расти и так быстро, как гриб после очередного полива дождевой водой. Но обливался он собственными слюнями, что текли из его рта до самых колен в завистливой слюнявости. Смею отметить, что сегодня он на должности полковника.
Я пошутил над ним, находясь уже в Сибири, не боится ли он революции. Он заверил меня по телефону, что такие следователи, как он, нужны и «красным» и «белым». Мне трудно было возражать, и я сказал: «Время покажет!»
Много раз я задавался вопросом, какому объему и размеру совести соответствует высокое офицерское звание любого подразделения, любой службы, тем более службы в следственном комитете. Если больше совести, то, вероятно, и более высокое звание. Хочется думать именно так. Но все оказалось не в случае с бедным и завистливым Суниным.
7
– Значит, уточним, – вернулся я к разговору с девочкой, выдававшей себя за изнасилованную, – он вас не бил и не угрожал физической расправой или какими-либо другими видами угроз?
И я услышал от девочки сногсшибательное заявление:
– Он сказал, что если я не буду молчать, он расскажет все маме! – и она повернулась к матери, словно хотела обрадовать ее, что нашла логичный ход, как мог угрожать насильник. А мать поперхнулась и закашлялась. «Стоп! – сказал я себе. Все смешалось в моей голове. Здесь, уж ни в какие ворота не лезло. – Боже праведный! – опять я подумал про себя. – Как бы он рассказал матери?! Как бы он смог говорить об ужасах своей жене, Анастасие Петровне?! Никакой жене такое не понравится. Любая мать, как птица-коршун, порвет безбожного мужа на кровавые куски за свое дитя. Более того, столкнувшись со столь изощренной, подлой и безумной формой измены, она опять же, как коршун, тот же самый коршун, склюет кровавые куски «бегемота» или «слона», как она его называла!»
Ни одна мать не сможет снести столь бесчеловечный, бесовский поступок. Здесь ведь увечье души и аберрация сознания рядом живущего с тобой не человека, а шакала… Нет, даже не зверя – чудовища! Он – негодяй, фашист, иуда, продавший душу Дьяволу!
Но я не смог понять девочку, сочинила она такую историю сама сейчас, или все уже сказанное входило в их планы. А если хитрый Сунин и мог допустить оплошность, значит, еще не обо всем проконсультировался с областью. Но переписать ему любой протокол допроса, как два пальца «об асфальт». У него уже давно не осталось ничего святого.
«Но зачем такая правда нужна мне?» – я спрашивал себя и утопал как в болотной жиже. Я не в силах был вырваться и оторваться от сути истории, о которой я еще всего и не знал. Холодный липкий пот появился вдоль спины. Мне становилось страшно не только за подозреваемого, но и за самого себя. Где у меня оставались варианты отхода, я не знал. Но каково несчастному Маскаеву оказаться на зоне. Его подозревали сейчас в изнасиловании дочери или обвиняли? Мне не хотелось отвечать на безумный вопрос. Но ответ пер сам собою, не спрашивая меня. Его не подозревали и не обвиняли, его делали таковым. Потому что стать по-другому генералом, Сунин давно решил для себя, не сможет. Ему так казалось, что по-другому и не бывает и не может быть. Он видел Землю только черной. Она не могла быть у него голубой и красивой, как видят ее космонавты. Ему, как воздух, которым он дышит, воруя его у других, в том числе и у Маскаева, а теперь он воровал тот же воздух свободы и демократии и у меня, нужны были громкие уголовные дела, вызывающие общественный резонанс.
Быть вторым Зеленским, заторможенным недоноском, он не хотел, даже не обращая внимания и не завидуя его связям. Он не хотел стать похожим и на следователя Утешкина, который хвалился только тем, что у них с губернатором Бочарниковым рядом дачи. И уж тем более не желал быть Леоном Леоновичем. Это следователь-криминалист, недавно переехавший из соседнего района. Тот думал, что станет помогать постаревшей матери. Сейчас вел дело по руководительнице центра занятости населения. Выкручивал ей руки в прямом и переносном смысле. Вытаскивал с больничной койки из-под капельницы – системы внутривенной инфузии. Такие, как Зеленский, Утешкин, Леон Леонович работать по-другому не умели. Руководил ими незабвенный Миша Сестеров – куратор безропотных, несамостоятельных следователей, несостоявшихся в профессии. Совсем недавно я узнал, что Леон Леонович похоронил мать, умершую от КОВИДА, а сам получил 50 % поражения легких.
Сунин решил быть более изворотливым. Теперь у него появился новый куратор. Ему он звонил днем и ночью. Им стал матерый, как волк, и хитрый, как лис, полковник Хомин. Тот сильно уповал о благосклонности к нему генерала Прошина. Генерал, мол, когда-нибудь уедет в Москву и заберет его с собой. Ну а верный пес Сунин тут уж не терял надежды оказаться в Пензе на должности полковника Хомина. А там, глядишь, до генеральского кресла рукой подать. Не сотрутся, чай, язык и губы, пока целует и лижет руководству те области тела, которые они обнажают чаще в отхожих местах.