Рондо
Шрифт:
В то же время я вспомнил, чем пополнилась и закончилась история с Горелым. Кусматов упускать, удачно подвернувшийся, случай не хотел. Сразу оговорюсь, он не превратился в правдоруба или подлинного искателя истины и справедливости. Он не вышел из системы контролируемого российского правопорядка. Нет, конечно, нет! Он был дитем, порожденным самой системой. И закончит, как следствие, свою карьеру не самым лучшим образом. Но доказать следователю Сестерову, что опер занимает не последнее место в раскрытие преступлений, а скорее – главное, ему очень хотелось. В то же самое время он часто стал задумываться о несправедливости жизни. Он мучил себя вопросами, которые, так или иначе, оказывались сопредельными с его службой.
– Почему, – спрашивал он себя и такой же вопрос нередко задавал мне, –
А Кусматов начал свой путь с сержанта и к сорока годам дошел всего лишь до подполковника. Понимал, что он сын учительницы и служащего, или чиновника средней руки. Отец у него долгое время пребывал директором маленькой птицефабрики. До сих пор она остается бюджетным учреждением, то есть, числится на балансе и на шее государства. Но ее когда-нибудь и кто-нибудь выкупит за малые деньги. Но у них, у Кусматова и его отца, и таких денег не нашлось бы и раньше и сейчас. И он переворачивал мыслями собственную душу, чуть ли не клялся самому себе – изменить жизнь семьи любым способом. Хотел помочь свои родителям и незамужней – старой деве – родной сестре, из-за которой отец продал даже ветхий дряхлый «Москвич», чтобы купить дочери ноутбук.
Кусматов уже много раз воевал в Чечне. Он знал, что генерал не воевал и не будет. Никогда не станет бегать по горам с автоматом или отстреливаться до последнего патрона. А с подполковником такое случалось, и он чудом оставался жив. Вспомнил, как трое суток лежал в засаде, и пошевелиться не мог, потому что понимал, что тут же получит пулю от снайпера.
Когда закончилась война, он все равно продолжал участвовать в боевых операциях и много раз ездил в Ичкерию для выполнения особых заданий. Оставлял документы в Москве, в Управлении, а на руки получал чужой паспорт. Их предупреждали, что если попадут в плен, то Министерство внутренних дел отречется от них, чтобы скрыть свое участие в специальных операциях. Кусматов лично встречался лицом к лицу с министром внутренних дел: маленьким, щуплым, страдающим сахарным диабетом, и с выраженными татарскими чертами лица.
В плен подполковник никогда бы не сдался – уже знал, какие изощренные пытки применяли боевики. Да и породы изначально оставался все же другой: в то время еще с неиспорченным чувством патриотизма. Всегда хранил и держал на такой случай гранату, чтобы подорваться. Хотя знал, что параллельно с ними идет вторая группа. Задача тех состояла в том, чтобы не допустить пленения их – ликвидировать основную группу, выполняющую секретную миссию. Он иногда засекал тех в бинокль и чертыхался: неопытные, мол, еще… Старого волка они не проведут – так он думал о себе. Когда он обнаруживал их, то, в насмешку, показывал снайперу, который тоже отслеживал и их через оптический прицел винтовки: стреляй, мол, только в голову – и тыкал себя пальцем в лоб, а то ранишь в грудь (показывал на грудь) в плену бандиты поиздеваются, и делал жалостливое выражение лица. А тот, у кого была роль снайпера-ликвидатора, или снайпера по зачистке своих, от злости, что его обнаружили спецы из секретного подразделения, крутил у своего виска пальцем. А Кусматов в это время отгонял от себя горькие мысли: «Эх, сынок, не промахнулся бы ты, когда я раненый не смогу воспользоваться гранатой. Помоги тебе, острый глаз, прострелить мою лысую голову, чтобы не покрыть ее позором навеки вечные!»
Я обо всем знал с его слов и верил, что он не приукрашивает. Однажды я зашел к нему, когда он собирался в областное управление. Он попросил меня правильно пристегнуть и прикрепить к кителю медали и ордена. И я подумал, что недаром служил шесть лет в Вооруженных Силах союза советских социалистических республик. Потом, по состоянию здоровья я комиссовался в звании капитана. Восхищаясь количеством орденов и медалей у подполковника, а мы какое-то время поддерживали дружеские отношения, поинтересовался, что он теперь, в мирное время, делает в Ичкерии? Меня интересовали, от глупого любопытства, конечно, те специальные командировки, когда он ездил в составе ограниченной группы. В них они набирали только тех, кого непосредственно
– Если я тебе расскажу, Док, – он называл меня так, а не по имени-отчеству, – мне придется тебя убить!! – Это означало, о чем нетрудно уже догадаться самому, что информация была сверхсекретной. И гриф секретности останется лежать на ней, предполагаю я, ни один еще десяток лет.
По Горелому подполковник продолжал вести оперативную разработку, задействовав узкий круг доверенных лиц. Ими были несколько офицеров полиции и часть проверенной агентуры. Происходила утечка информации. Сливал ее Миша Сестеров. Деньги за Горелого они не собирались возвращать, расставаться с ними оказалось безумно трудно. Они внушали отпетому убийце, чтобы тот не дрейфил: мол, новых улик против него собрать не удастся. Кусматов был в курсе всех этих дел. Даже использовал канал утечки информации в своих целях. И знал, что Горелому все равно сидеть. Чету Сестеровых ненавидел и не боялся их. Он имел на руках записи о наркомане сына судьи – веселом Мишане. Даже говорил мне:
– Буду уезжать, тебе, Док, видеозапись отдам. Ничего не сможешь с ней сделать, в интернет запустишь, уже одного этого станет достаточно!
Хотя, уважаемые читатели, не буду скрывать от вас, что таилась в подлой истории и другая сторона медали. Убитый мальчик, жестоко задушенный Горелым, был дальним родственником Гнуса. Он пытался договориться с Гореловым и получить с него компенсацию, но назвал слишком большую сумму. А тот решил тогда заплатить ее продажному судье с сыном и прокурору. А Гнус дал не меньшую сумму Кусматову, чтобы он посадил убийцу. Подполковник честно делал свое дело, как человек слова, и отрабатывал деньги Гнуса «на совесть».
Уже не один год они поддерживали тесные отношения на взаимовыгодных условиях. Гнус торговал осетинским спиртом. Кусматов иногда испытывая передо мной чувство неловкости, и говорил в свое оправдание:
– Вот намоет Игорь Евгеньевич денег и легализует свой бизнес!
– Какой? – поинтересовался я.
– Да любой! И он не будет грязнее, чем у других генералов, кто за счет жен делают свою карьеру! – вот так начальник криминальной полиции давал карт-бланш бандиту и стяжателю.
Гнус, действительно, намоет денег на слезах и горе наших несчастных горожан, жен и детей, чьи мужья и отцы упивались и умирали от осетинского спирта. А он параллельно начал создавать частную похоронную службу. А тех, кто ему мешал, избивали до полусмерти и упивались кровью поверженных. Безжалостно изгоняли из района коренных жителей. Кусматов не оставался в стороне. Избитых и покалеченных людей Гнусом делал всегда виновными.
Сам Гнус – низкорослый мужичок, с черными, кругленькими, бегающими, мышиными глазками. Но называть его «Гнусом» в глаза, никто не смел. С тех пор, как он вышел из ОПГ спортсменов, а само ОПГ развалилось, он стал нарабатывать уже личный криминальный капитал. Но авторитетным так никогда и не станет.
8
От ОПГ Гнус денег не поимеет. Останется при пиковом интересе. Жирный пирог поделят два бандита – Кеня и Пичуга. Все другие голодранцы, спортсмены-вышибалы останутся тоже при своих интересах. Такую судьбу разделят многие из них в лихие и мерзкие девяностые, которые должны были рано или поздно закончиться.
Фамилия у Гнуса была Гончар. Он видел в том особое знамение, знак судьбы и впадал в кураж безумных попоек. На самом деле в нем скрывался настоящий шизофреник. Он мог приехать ко мне домой ночью и попросить съездить с ним в морг. Мне казалось тогда – наверное, что-то случилось. Иногда люди хотели опознать так своих родственников после ДТП. А у него все оказалось иначе, с привкусом пошлости. В дымину пьяный он насажал в машину проституток из кабака, и вез их в морг показывать трупы. Сам бегал по моргу и хохотал, как ненормальный. Звали его Игорем Евгеньевичем. И он придумал себе форму обращения к нему – «Гоша». Вроде, как сам выбрал себе «погоняло».