Россия и русские в мировой истории.
Шрифт:
в~ 1939 году. Но она явно рассчитывала, что Германия нападет на нее в одном походе на Восток, ввязавшись в обреченную на взаимное истощение войну с СССР, что обещало сохранение Западной ЕврОр пы относительно малой кровью, а также сулило вход в Восточную Европу для ее защиты.
Факты и статистика экономических отношений говорят о том>,– что именно с приходом Гитлера отношения Германии с СССР вплоть до 1939 года неуклонно ухудшались и сокращались прежде всего потому, что Россия в ее любых идеологических обличьях представляла, главное препятствие на пути к мировому господству любой западное державы или совокупного Запада. В дневнике Геббельса можно прочесть: <Нельзя потерпеть на Востоке такое огромное государство>. Но Киссинджер также не удержался от суждения, что <Россия сыграла решающую роль в развязывании обеих войн>. Раздел его книги> посвященный <нацистско-советскому пакту>, опровергает
Киссинджер соглашается, что <это действительно было четким отражением первоочередных задач Гитлера: от Великобритании он желал невмешательства в дела на континенте, а от Советского Союз^ он хотел приобрести Lebensraum, то есть <жизненное пространство>. Мерой сталинских достижений следует считать то, что он, пусть даже временно, <поменял местами приоритеты Гитлера>. Но это же максимум возможного и не может быть оценено иначе, как выдающийся успех дипломатии. Кстати, Киссинджер именно так и оценивает этот пакт, назвав его высшим достижением средств, которые <вполне могли бы быть заимствованы из трактата на тему искусства государственного управления XVIII века>358.
358 Киссинджер Г. Указ. соч., с. 298, 302.
264
Что касается У. Лакера, то обладающий титулом <председателя Совета международных исследований вашингтонского Центра по изучению стратегических проблем международных отношений> ученый не предпринимает усилий для анализа внешнеполитических и геополитических целей ни СССР, ни Германии. У. Лакер считает, что у тоталитарных государств их нет, как не бывает у них внешней политики, поскольку <при тоталитарном режиме роль дипломатов сводится к роли курьеров и они не самые надежные источники для определения действительных намерений их хозяев…> Ни в нацистской Германии, ни в Советском Союзе министры иностранных дел не принадлежали к ближайшему окружению диктаторов. Молотов скорее подтверждение <правила>, выведенного Лакером, – <верный подручный палача при Сталине>, Фон Нейрат – <совершенный аутсайдер>, а Розенберг и Риббентроп – <в лучшем случае пребывали на отдаленных орбитах гитлеровского окружения>. Молотов, судя по архивным документам сессий Совета министров иностранных дел, блестяще представлял себе в цельной панораме взаимосвязь всех геополитических измерений и самых различных дипломатических ходов и был искушеннейшим дипломатом с яркой собственной манерой жесткого и прямолинейного переговорщика. Он обладал великолепным умением разгадывать истинные намерения оппонента, что и есть искусство дипломата, парировать оппонента обескураживающей и остроумной, грубоватой аргументацией, как и вести тщательно взвешенный обмен пешками. Записи его бесед с Бирнсом и Бевином – интереснейшее чтиво не только для историка.
Именно в либеральной системе, где, по конституции, внешняя
политика – это прерогатива президента, правительства или парламента, министр иностранных дел часто не самостоятельная политическая фигура. <Есть основания полагать, – открывает якобы нечто особое, на деле же распространенное явление У. Лакер, – что Сталин нередко поступал как раз обратно тому, что советовали ему его дипломаты… а Гитлер считал Министерство иностранных дел совершенно бесполезным>. Эти сентенции Лакер предлагает в той связи, что, оказывается, <изучение дипломатических документов того периода не представляет особого интереса>. Дело в том, что дипломатические документы, доступ к которым в максимальной степени Лакеру открыт, не подтверждают ни одного из его тезисов, сформулированных во исполнение пропагандистского заказа на бульварных изданиях, статьях полусумасшедших русских, никогда не игравших роли в эмиграции, но представляемых им как ее рупор, и нацистской пропаганде, служившей лишь инструментом обработки масс. Несмотря на увертюру, вынужденный вывод Лакера звучит приговором его идеологической схеме: <По дипломатическим документам того времени невозможно распознать, что речь идет о
265
первом в истории случае прямого столкновения тоталитарных режи-д, мов – национал-социализма и большевизма>359. Однако, даже еслк бы вместо СССР оставалась Россия, Гитлеру она точно так же бимешала, ибо, как пишет Лакер, <в длительной перспективе столкнет вение было неизбежным вследствие гитлеровских планов экспансинв Восточной Европе>. Что касается внешнеполитических ведомсщ^ то они заняты реальной политикой и в своих внутренних разрабо^! ках не тратят времени на идеологические формулы. Так и в СССД^ признает академик А.О.Чубарьян, отнюдь не поклонник тоталит^ ризма и внешней политики сталинского периода, однако слишко^ хорошо знакомый с архивами, <МИД был наименее идеологизирв(^ ванным учреждением… и это было на протяжении всего период>! холодной войны>360. . и 1
Лакера все же объединяет с Киссинджером неприятие любы> t форм и перспектив германо-российского entente: Киссинджер обввй | няет СССР в неприличной приверженности к Realpolitik, а Лакер в| ней отказывает тоталитаризму. Киссинджер много сокрушается ;а| неуспехе Британии из-за того, что <установленный Версалем междуч народный порядок требовал от Великобритании следовать исключительно правовым и моральным соображениям>, и о том, что у <Стан i лина была стратегия, но не было принципов, а демократические страны защищали принципы, не разработав стратегии>. Но и он вынужден заметить, что, <независимо от моральных соображений сдержанность Великобритании в вопросе независимости балтийских государств была истолкована параноидальным лидером в Москве как приглашение для Гитлера совершить нападение на Советский Союз, минуя Польшу>. Сами британские политики, хотя и обеспокоенные, полагали действия Сталина естественно вытекающими как из исторических прав, так и из обстоятельств. <Меньше всего я хотел бы защищать действия советского правительства в тот самый момент,– когда он их предпринимает, комментировал лорд Галифакс советскоъ* | германский договор в палате лордов 4 октября 1939 г., – но будет ;
справедливым напомнить две вещи: "во-первых, советское правитель– ' ство никогда не предприняло бы такие действия, если бы германское | правительство не начало и не показало пример, вторгнувшись в Поль– 3 шу без объявления войны; во-вторых, следует напомнить, что дей< ? ствия советского правительства заключались в перенесении границы | по существу до той линии, которая была рекомендована во времй Версальской конференции лордом Керзоном. Я не собираюсь защйъ1 щать действия советского правительства или другого какого-либб правительства, кроме своего собственного. Я только привожу исто1
359 Лакер У. Россия и Германия. Наставники Гитлера. Вашингтон, 199И с. 225-226.
'"См. Громыко ?.?. Дипломат, политик, ученый. М., 2000, с. 21. ;
266
пические факты и полагаю, что они неоспоримы>361. 10 октября такую же оценку в палате общин дал У. Черчилль.
Разговоры о верности Версалю после упомянутой конференции в Стрезе неуместны, как и ссылки на моральные принципы Великобритании после аншлюса или Мюнхена, к тому же западные державы сами имели нормальные и весьма активные дипломатические отношения с Гитлером, вели с ним переговоры о заключении договоров. Но Киссинджеру нужна апелляция к принципам, чтобы противопоставить их <торгу на сталинском базаре>. Больше всего Киссинджера возмущает то, что Сталин <не видел нужды маскировать эти свои геостратегические маневры каким-либо оправданием, кроме потребностей безопасности Советского Союза>362.
Любой modus vivendi Германии и России, разумеется, имевший объективный предел, тем не менее всегда был <кошмаром> для англосаксонских интересов на протяжении всей истории. Когда англофранцузская Европа пыталась вытеснить Россию с Черного моря, все попытки блистательного канцлера Горчакова добиться от этих держав согласия на отмену так называемой <нейтрализации> Черного моря, условий Парижского мира, были тщетны. Только взаимопонимание с Пруссией, согласившейся на отмену этих условий в обмен на поддержку России в деле объединения Германии под прусской эгидой, принесло России восстановление ее позиций. Впрочем, Горчаков не слишком уповал на благодарность Пруссии, памятуя, как однажды <Австрия удивила мир своей неблагодарностью>. В XX веке заключение договора Рапалло вызвало шок в Англии, политика которой в течение последующих 20 лет взращивала Гитлера и толкала
его против СССР.
Но и после Второй мировой войны именно англосаксонские страны были заинтересованы в консервации <германского реваншизма>, вовсе не собираясь предпринимать ревизию линии ОдерНейсе, провокационно подвергнутую ими косвенному сомнению в штутгартской речи Бирнса в 1946 году. В 50-60-е годы США снисходительно смотрели на активизацию нацистских деятелей, даже военных преступников, и не считали это отклонением от <моральных принципов>, которые якобы пронизывают американскую внешнюю политику и идеологию после Вильсона. На рубеже 60-70-х годов, когда <новая восточная политика> ФРГ освободилась от бесплодных и парализующих установок, сковывавших ее самостоятельность, в США и Великобритании с беспокойством опять говорили о <духе Рапалло> и даже требовали остановить <безумный бег Вилли Брандта в Москву>363.