Россия молодая (Книга 2)
Шрифт:
– Ну?
– с угрозой в голосе спросил Рябов.
– Не стану я переводить такое!
– громко сказал Митенька.
– Не стану. Да что ж это, дядечка?!
– А не станешь, так и не надо!
– с той же угрозой произнес Рябов и поманил к себе Окке, который стоял у дверного косяка.
Окке подошел с готовностью, Митенька вцепился в руку Рябова, тот стряхнул его горячие пальцы, заговорил медленно, глядя на шаутбенахта:
– Эскадру я провести могу, но то дело нешуточное, надобно ждать большую баталию, и кто живым до Архангельского города доберется -
Шаутбенахт слушал внимательно, смотрел не отрываясь в глаза Рябову, сосал погасшую трубку. У клавесина весело пели:
Тити Караби,
Тото Карабо,
Эй, дядя Гильери...
– Дело большое, - говорил Рябов, - как у нас на Руси сказывают: либо в стремя ногой, либо - в пень головой. Коли живым споймают - тоже шкуру сдерут. И не жить потом на своей стороне, господин, никак не жить. Любой мальчишка в рожу плюнет, да и как не плюнуть - изменник, иуда, - тут пощады не жди... Значит, рассуждать надобно: ежели тое дело делать, иудино, уж так делать, чтобы до самой смерти жить-поживать да нужды не знать...
Шаутбенахт кивнул, соглашаясь. В каюту опять вошел слуга в красном кафтане, принес кувшин с ячменным пивом. Юленшерна не заметил его, слуга медленно, старательно расставлял кружки...
– Что там дальше будет - кто его знает!
– продолжал Рябов.
– Похвалит король али не похвалит, с деньгами завсегда проживешь, а без них - никуда. Не мудрен мужик, да киса ядрена. Вот я так и сужу. Цена моя большая, не таюсь, господин, да и затея ваша немалая...
– Сколько же он хочет денег?
– сквозь зубы спросил шаутбенахт Окке.
– Много!
– ответил Рябов, и глаза его опять вспыхнули.
– Поболее, чем иуда...
– Дядечка!
– воскликнул Митенька.
– Дядечка! Бога побойтесь...
Рябов повернулся к Митеньке, сказал с жестокой усмешкой:
– А чего мне в сем деле бога бояться, Митрий? Не ершись, парень, не то живо тебя на цепь посадят. Сиди...
Окке шепотом перевел шаутбенахту, о чем говорили Рябов с Митенькой, ярл Юленшерна кивнул на Митеньку, спросил:
– Он хотел бы, чтобы его вздернули? У нас сие быстро делается... И, ежели твоя цена будет слишком высока, я позову профоса, который умеет торговаться...
Кормщик хитро прищурил глаз:
– Умеет? Ой ли, господин? Умел бы, так не стояла бы здесь твоя эскадра...
Он поднялся, поблагодарил за хлеб-соль, сказал твердо:
– Значит, не сторговались. Какая уж тут торговля, когда палачом грозят...
Быстро подошел шхипер Уркварт, встревоженно спросил, что случилось; Рябов ответил, что не любит, когда ему палачом грозятся.
– Поначалу вежливо, все как надо, а теперь и вешать? Не больно много толку с вешалки с вашей... Карбас потопили, снасть на дне, а теперь палача... Нет, други, не тот Иван Савватеич Рябов человек, чтобы его вокруг пальца обвести да обдурить, когда он выгоду свою видит...
– Сколько же, черт возьми?!
– крикнул Юленшерна.
Рябов пошептал, словно прикидывал в уме, подвигал пальцами, сказал твердо:
– Риксдалеров золотых пять сотен. Триста нынче - да чтобы на стол выложить, двести - когда дело будет сделано. Стой, погоди, не все еще. Харч в море чтобы не с матросского стола шел, а отсюдова, да как скажу - так и подавали...
Окке переводил, в адмиральской каюте все затихли, слушали изумленно. Шхипер Уркварт улыбался, полковник Джеймс смотрел в раскрытые двери галереи на бегущие за кормой волны...
– И чтобы в канатном ящике меня не держать!
– говорил Рябов.
– Каюту мне, как всем прочим морякам, и со всем приличием чтобы со мной говорили. Да виселицей меня не пугайте - пуганый!..
Он подумал и добавил в тишине:
– Еще как чего вспомню - скажу...
Окке кончил переводить, шаутбенахт Юленшерна сжал кулаки, как делывал это перед тем, как ударить провинившегося матроса в зубы, посмотрел на свои перстни, ответил:
– Наглец!
– Чего? Чего?
– с любопытством спросил Рябов.
Окке не ответил - смотрел на шаутбенахта. Фру Юленшерна сказала назидательно:
– Мой друг, не торопитесь с отказом. Подумайте.
– Перестань ходить перед глазами!
– с раздражением крикнул Юленшерна Якобу.
– Кому нужно сейчас это дурацкое пиво?
И, позвонив флаг-офицера, велел сию же минуту прислать казначея эскадры с деньгами. Окке поклонился Рябову, рассказал, что его условия приняты.
– То-то что приняты!
– угрюмо ответил кормщик.
– А то шумит на меня, кулаком грозится...
Деньги он считал долго, потом потребовал себе кошелек, затянул на нем ремешки, но раздумал, и еще раз принялся считать золотые монеты. Остолбеневший Митенька из своего угла смотрел на него широко раскрытыми испуганными глазами: перед ним был другой человек - страшный, жадный, совсем не похожий на того Рябова, которого он знал и любил всем сердцем...
Завязав кошелек, кормщик сказал шхиперу Уркварту:
– Еще немного и взял я с вас. Считай сам - карбас купить сколько станет? Сети добрые, снасть какую. Монастырю должок отдать. Женке гостинца, себе на гульбу... Да приодеться надобно, а то ходишь - шапка волосяная, рукавицы своекожаные, не осуди, что в лаптях, - сапоги позабыл в санях. Да и жить еще надобно - вот и выйдет баш на баш!
Он хлопнул Уркварта по жирной спине, засмеялся и сказал:
– Что ж песни петь бросили? Давайте гуляйте, гулять дело доброе, нынче-то живы, а чего завтра будет - кому ведомо? Разбойник - живой покойник...
Уркварт не понял, удивился:
– А разве может быть живой покойник?
– То - пословица!
– ответил кормщик.
– А в пословице еще не то бывает...
Митенька все смотрел на кормщика, - нет, это был он, Иван Савватеевич, и глаза прежние, такие, как делались у него в море, в злую непогоду, когда иные рыбаки уже пели себе отходную, а он смотрел вдаль, искал горизонт, прищурившись, и злые огоньки горели в зеленых зрачках...