Россiя въ концлагере
Шрифт:
– - Не могу, не могу, пожалуйста, уходите.
Потомъ, съ разстроеннымъ видомъ, перебирая свои бумаги, она жаловалась мнe:
– - Ну вотъ, видите, какъ они всe лeзутъ. Имъ, конечно, не хочется въ Свирьлагъ... А они и не думаютъ о томъ, что у меня на рукахъ двое дeтей... И что я за все это тоже могу въ Свирьлагъ попасть, только не вольнонаемной, а уже заключенной... Всe вы эгоисты, вы, мужчины. {217}
Я скромно соглашался съ тeмъ, что нашъ братъ, мужчина, конечно, могъ бы быть нeсколько альтруистичнeе. Тeмъ болeе, что въ дальнeйшемъ ходe событiй я уже былъ болeе или менeе увeренъ... Черезъ нeкоторое время Н. К. говорила мнe раздраженнымъ тономъ.
– - Ну, что же вы сидите и смотрите? Ну, что же вы мнe ничего не посовeтуете? Все должна
Обычно къ этому моменту техника превращенiя инженера въ десятника, врача въ лeкпома (лeкарскiй помощникъ) или какой-нибудь значительно болeе сложной лагерно-бюрократической махинацiи была уже обдумана и мной, и Надеждой Константиновной. Надежда Константиновна охала и бранилась, но инженеръ все-таки оставался за ББК. Нeкоторымъ устраивалась командировка въ Медгору, со свирeпымъ наставленiемъ -- оставаться тамъ, даже рискуя отсидкой въ ШИЗО (штрафной изоляторъ). Многiе на время вообще исчезали со списочнаго горизонта: во всякомъ случаe, немного интеллигенцiи получилъ Свирьлагъ. Во всeхъ этихъ операцiяхъ -- я, мелкая сошка, переписчикъ и къ тому же уже заключенный, рисковалъ немногимъ. Надежда Константиновна иногда шла на очень серьезный рискъ.
Это была еще молодая, лeтъ 32-33 женщина, очень милая и привлекательная и съ большими запасами sex appeal. Не будемъ зря швырять въ нее булыжниками; какъ и очень многiя женщины въ этомъ мiрe, для женщинъ оборудованномъ особенно неуютно, она разсматривала свой sex appeal, какъ капиталъ, который долженъ быть вложенъ въ наиболeе рентабильное предпрiятiе этого рода. Какое предпрiятiе въ Совeтской Россiи могло быть болeе рентабильнымъ, чeмъ бракъ съ высокопоставленнымъ коммунистомъ?
Въ долгiе вечера, когда мы съ Надеждой Константиновной дежурили въ ликвидкомe при свeтe керосиновой коптилки, она мнe урывками разсказала кое-что изъ своей путаной и жестокой жизни. Она была, во всякомъ случаe, изъ культурной семьи -- она хорошо знала иностранные языки и при этомъ такъ, какъ ихъ знаютъ по гувернанткамъ, а не по самоучителямъ. Потомъ -- одинокая дeвушка не очень подходящаго происхожденiя, въ жестокой борьбe за жизнь -за совeтскую жизнь. Потомъ -- бракъ съ высокопоставленнымъ коммунистомъ -директоромъ какого-то завода. Директоръ какого-то завода попалъ въ троцкистско-вредительскую исторiю и былъ отправленъ на тотъ свeтъ. Надежда Константиновна опять осталась одна -- впрочемъ, не совсeмъ одна: на рукахъ остался малышъ, размeромъ года въ полтора. Конечно, старые сотоварищи бывшаго директора предпочли ее не узнавать: блаженъ мужъ иже не возжается съ "классовыми врагами" и даже съ ихъ вдовами. Снова пишущая машинка, снова голодъ -- на этотъ разъ голодъ вдвоемъ, снова мeсяцами наростающая жуть передъ каждой "чисткой": и происхожденiе, и покойный мужъ, и совершенно правильная презумпцiя, что вдова разстрeляннаго человeка не можетъ очень ужъ пылать коммунистическимъ энтузiазмомъ... Словомъ -- очень плохо. {218}
Надежда Константиновна рeшила, что въ слeдующiй разъ она такого faux pas уже не сдeлаетъ. Слeдующiй разъ sex appeal былъ вложенъ въ максимально солидное предпрiятiе: въ стараго большевика, когда-то ученика самого Ленина, подпольщика, политкаторжанина, ученаго лeсовода и члена коллегiи Наркомзема, Андрея Ивановича Запeвскаго. Былъ какой-то промежутокъ отдыха, былъ второй ребенокъ, и потомъ Андрей Ивановичъ поeхалъ въ концентрацiонный лагерь, срокомъ на десять лeтъ. На этотъ разъ уклонъ оказался правымъ.
А. И., попавши въ лагерь и будучи (рeдкiй случай) бывшимъ коммунистомъ, имeющимъ еще кое-какую спецiальность, кромe обычныхъ "партiйныхъ спецiальностей" (ГПУ, кооперацiя, военная служба, профсоюзъ), цeной трехъ лeтъ "самоотверженной", то-есть совсeмъ уже каторжной, работы заработалъ себe право на "совмeстное проживанiе съ семьей". Такое право давалось очень немногимъ и особо избраннымъ лагерникамъ и заключалось оно въ томъ, что этотъ лагерникъ
Итакъ, Надежда Константиновна въ третiй разъ начала вить свое гнeздышко, на этотъ разъ въ лагерe, такъ сказать, совсeмъ ужъ непосредственно подъ пятой ОГПУ. Впрочемъ, Надежда Константиновна довольно быстро устроилась. На фонe кувшинныхъ рылъ совeтскаго актива она, къ тому же вольнонаемная, была, какъ работница, конечно -- сокровищемъ. Не говоря уже о ея культурности и ея конторскихъ познанiяхъ, она, при ея двойной зависимости -- за себя и за мужа, не могла не стараться изъ всeхъ своихъ силъ.
Мужъ ея, Андрей Ивановичъ, былъ невысокимъ, худощавымъ человeкомъ лeтъ пятидесяти, со спокойными, умными глазами, въ которыхъ, казалось, на весь остатокъ его жизни осeла какая-то жестокая, eдкая, незабываемая горечь. У него -- стараго подпольщика-каторжанина и пр.
– - поводовъ для этой горечи было болeе чeмъ достаточно, но одинъ изъ нихъ дeйствовалъ на мое воображенiе какъ-то особенно гнетуще: это была волосатая лапа товарища Видемана, съ собственническимъ чувствомъ положенная на съеживающееся плечо Н. К.
На Андрея Ивановича у меня были нeкоторые виды. Остатокъ нашихъ лагерныхъ дней мы хотeли провести гдe-нибудь не въ канцелярiи. Андрей Ивановичъ завeдывалъ въ Подпорожьи лeснымъ отдeломъ, и я просилъ его устроить насъ обоихъ -- меня и Юру -- на какихъ-нибудь лeсныхъ работахъ, чeмъ-нибудь вродe таксаторовъ, десятниковъ и т.д. Андрей Ивановичъ далъ намъ кое-какую литературу, и мы мечтали о томъ времени, когда мы сможемъ шататься по лeсу вмeсто того, чтобы сидeть за пишущей машинкой.
___
Какъ-то днемъ, на обeденный перерывъ иду я въ свою избу. Слышу -- сзади чей-то голосъ. Оглядываюсь. Надежда {219} Константиновна, тщетно стараясь меня догнать, что-то кричитъ и машетъ мнe рукой. Останавливаюсь.
– - Господи, да вы совсeмъ глухи стали! Кричу, кричу, а вы хоть бы что. Давайте пойдемъ вмeстe, вeдь намъ по дорогe.
Пошли вмeстe. Обсуждали текущiя дeла лагеря. Потомъ Надежда Константиновна какъ-то забезпокоилась.
– - Посмотрите, это, кажется, мой Любикъ.
Это было возможно, но, во-первыхъ, ея Любика я въ жизни въ глаза на видалъ, а во вторыхъ, то, что могло быть Любикомъ, представляло собою черную фигурку на фонe бeлаго снeга, шагахъ въ ста отъ насъ. На такую дистанцiю мои очки не работали. Фигурка стояла у края дороги и свирeпо молотила чeмъ-то по снeжному сугробу. Мы подошли ближе и выяснили, что это, дeйствительно, былъ Любикъ, возвращающiйся изъ школы.
– - Господи, да у него все лицо въ крови!.. Любикъ! Любикъ!
Фигурка обернулась и, узрeвъ свою единственную мамашу, сразу пустилась въ ревъ -- полагаю, что такъ, на всякiй случай. Послe этого, Любикъ прекратилъ избiенiе своей книжной сумкой снeжнаго сугроба и, размазывая по своей рожицe кровь и слезы, заковылялъ къ намъ. При ближайшемъ разсмотрeнiи Любикъ оказался мальчишкой лeтъ восьми, одeтымъ въ какую-то чистую и заплатанную рвань, со слeдами недавней потасовки во всемъ своемъ обликe, въ томъ числe и на рожицe. Надежда Константиновна опустилась передъ нимъ на колeни и стала вытирать съ его рожицы слезы, кровь и грязь. Любикъ использовалъ всe свои наличный возможности, чтобы поорать всласть. Конечно, былъ какой-то трагически злодeй, именуемый не то Митькой, не то Петькой, конечно, этотъ врожденный преступникъ изуродовалъ Любика ни за что, ни про что, конечно, материнское сердце Надежды Константиновны преисполнилось горечи, обиды и возмущенiя. Во мнe же расквашенная рожица Любика не вызывала рeшительно никакого соболeзнованiя -- точно такъ же, какъ во время оно расквашенная рожица Юрочки, особенно если она бывала расквашена по всeмъ правиламъ неписанной конституцiи великой мальчуганской нацiи. Вопросы же этой конституцiи, я полагалъ, всецeло входили въ мою мужскую компетенцiю. И я спросилъ дeловымъ тономъ: