Россия в меняющемся миропорядке
Шрифт:
При этом «внутри» локального монизма одновременно, парадоксально действует по сути дуалистическое различие между автономной международно-правовой частью и остальной внутригосударственной частью национальной правовой системы.
Соответственно об универсальной, классической общемировой монистичности правовой системы говорить никак не приходится.
С прагматической точки зрения, прежде всего, как дуалистическая, так и монистическая теории формально являются не более чем академическими, хотя и не без политической подоплеки, феноменами, что более всего доказывается многолетним главенствованием то одной, то другой, взаимно исключающих теорий. Между тем двух противоречащих друг другу истин не бывает.
Что
во-первых, повсеместное (!) сохранение суверенности национальной исполнительной власти в соблюдении любых, в том числе международно-правовых норм, ибо нет единого международного правопорядка и соответственно нет универсального международного исполнительного инструментария. Об этом свидетельствуют и правоисполнительные коллизии, в том числе и в отношении решений Европейского суда по правам человека;
во-вторых, государственная независимость, суверенитет, хотя научная разработка суверенитета и началась лишь с XVI в., изначально явственно всегда признавались присущими лишь государственной власти. Нет суверенитета – нет и полноценного, независимого государства. Нет государства – нет и государственного суверенитета. Но притом суверенитет никогда реально не был абсолютным. Лучше всего это свидетельствуется вечными (!) межгосударственными войнами, причиной которых в юридическом контексте всегда была либо защита государственного суверенитета от посягательств на него извне, либо наоборот, соответствующие посягательства на чужой суверенитет.
Наблюдаемые естественные ограничения, уступки суверенных прав, во-первых, всегда имели место, но всегда были теоретически аномальны (!) по самой природе суверенитета, в идеале – абсолютного в публичном праве. Во-вторых, что ярко демонстрируется повсеместным (либо прямо конституционно, либо имплицитно) последовательным непризнанием верховенства, супрематии международного права в рамках национальной юрисдикции. Допускаемый же в отдельных случаях приоритет международно-правовых норм – всегда лишь исключение, всегда в принципе остающееся конституционно как устанавливаемым, так и потенциально отменяемым, «отбираемым». Верховенство национального конституционного права, по существу, есть императивного значения практически общий правовой принцип вопреки всем монистическим, нормативно-иерархическим, супрематическим теориям и даже возможным конституционным аномалиям.
Приведенное выше сопоставление конституционных режимов разных стран с точки зрения «приоритетности» международного права (как такового, т. е. общепризнанных принципов и норм международного права, а также правоустановительных условий международных договоров) по отношению к национальному законодательству показывает большое разнообразие, вплоть и до полного отсутствия какой-либо «приоритетности». Именно это разнообразие, зиждущееся на суверенном конституционном определении значимости международного права относительно национального, свидетельствует более всего о принципиальной общей «приоритетности» как раз национального конституционного правопорядка, который и является «верховным». Тот или иной, в том числе приоритетный статус международного права, не предопределяется его иерархичной, естественной и т. п. «верховностью» по отношению к национальным правовым системам. Наоборот, нормы (обычно конституционные) национального права придают то или иное, в том числе и приоритетное, значение международному обычному праву или международным
Следует особо отметить, что согласно конституционным нормам ряда государств их международные договоры приравниваются по своей «иерархичности» и правовой силе к законодательным, парламентским актам соответствующих стран на том правовом основании, что эти договоры прошли ратификационное или подобное утверждение высшими законотворческими органами, что логично и придает солидную правовую мотивацию паритетности договоров с законами. В случаях же коллизий правил международных договоров и национальных законов логично и применяются обычные в таких случаях методы определения приоритетности, в том числе прежде всего lex posterior derogat anteriori (Великобритания, США, Германия).
Но в ряде стран (Польша, Франция и др.) конституционно обусловлена и относительная приоритетность правил международных договоров по отношению к национальным законам. При этом, однако, прямо оговаривается парламентское утверждение (ратификация) соответствующих международных договоров.
Принятие международного обычного права (общепризнанные принципы и нормы) в качестве приоритетного права (Беларусь, Германия, Греция) вообще все же редко обеспечивается конституционно, очевидно и в связи с тем, что это во многих случаях может быть тупиковым путем.
Обычное международное право не может служить реальной правовой основой во многих впечатляющих примерах: решения проблем ответственности государств, в том числе и по так называемым суверенным обязательствам, включая деликтные обязательства; по точному пониманию так называемого стандарта справедливого и равного режима (fair and equal treatment). Различен даже американский (США) в отличие от других стран подход к пониманию такого, казалось бы, тривиального принципа, как наибольшее благоприятствование.
Что касается имеющего кое-где место закрепленного «прямого» действия норм и принципов общего, обычного международного права применительно к физическим и юридическим лицам страны, то нельзя абстрагироваться от того обстоятельства, что международно-правовые нормы и принципы базисно не ориентированы на применение их к частным лицам. Это, очевидно, может на практике иметь применение в основном в части защиты прав и основных свобод человека. Но и эти права и свободы зиждутся реально не на обычных нормах и принципах международного права, но на соответствующих международных конвенционных нормах. И таким образом, «прямое действие» и приоритетность обычных норм и принципов международного права, как представляется, носит не столько прагматическое, сколько догматически-идеологическое, а по сути – популистское значение в свете ныне «торжествующей» парамаунтности защиты прав и свобод человека в любых правовых аспектах.
Следует особо отметить и то обстоятельство, что во всех государствах Евросоюза приняты были и внесены соответствующие необходимые изменения в национальное законодательство, дающие возможность прямого применения и возможных приоритетов «права сообщества» в этих государствах.
Обязательная сила решений (правил, резолюций) международных (межправительственных) организаций и международных судов опосредована; она зиждется на нормах соответствующих международных (учредительных) договоров. Это относится и к упомянутым приоритетам права ЕС. Коренное отличие таких решений в том, что они могут применяться и действовать в отношении и государств, выступающих (голосующих) против принятия соответствующих решений. Их согласие, по сути, на ограничение своего суверенитета относительно действия таких решений выражено в их заведомом согласии с соответствующими условиями (учредительных) договоров.