Россия за Сталина! 60 лет без Вождя
Шрифт:
Но радуется ли сам архитектор, если он ранее слышал так много невеселого, злобного и в свой адрес, и в адрес его замысла, верность которого у него не вызывала сомнений с самого начала ?
Он-то, вне сомнений, удовлетворен…
Но рад ли?
Что ж, радость, оказывается, давно съела борьба.
Ведь бывает и так…
Вот и у Сталина, как я понимаю, на фоне нарастающих успехов 30-х годов с годами возрастало чувство законного удовлетворения сделанным, но чувство радости от сделанного он испытывал все реже…
Очень уж тяжелой и утомительной оказалась его борьба за Дело против тех, кто ему мешал.
ПОСЛЕ смерти Ленина Сталин сравнивал его с горным орлом. Думаю, это сравнение пришло ему на ум в том числе и потому, что Сталин сам, скорее всего, внутренне
При этом Сталин не был индивидуалистом. Он мог быть, особенно в молодые годы, когда положение «не обязывало», даже душой компании!
Даже в зрелости был отличным собеседником…
Но крупная личность всегда готова к одиночеству уже потому, что далеко не всегда, с одной стороны, она сталкивается с пониманием (а тогда есть ли нужда в общении?).
С другой же стороны, незаурядному человеку не скучно и наедине с самим собой.
К тому же готовность к духовному одиночеству не могла дополнительно не развиться и окрепнуть у Сталина как во время нескольких одиночных заключений, так и в период туруханской ссылки, где способность к постоянному внутреннему общению и согласию с самим собой оказывалась залогом сохранения духовного здоровья.
Впрочем, готовность и склонность – вещи разные. Готовность была воспитана обстоятельствами, склонности же не было.
При всем при том в жизни зрелого Сталина-политика, то есть после 1917 года, уже, казалось бы, не было места для большой дружбы, зарождающейся в юные годы.
Но друг, и друг большой, искренний, понимающий, у Сталина долгие годы был – Киров.
Только над Кировым Сталин мог беззлобно подтрунивать, получая в ответ такую же товарищескую ироничную, но беззлобную ответную реакцию.
Дружил Сталин с «Артемом» – Федором Андреевичем Сергеевым (1883–1921).
Артем был человеком не только выдающейся, но и бурной судьбы… Родом крестьянин, в 1901 году он одновременно стал членом РСДРП и студентом Московского Высшего технического училища. Потом – арест, тюрьма, эмиграция в Париж, возвращение в Россию, руководство декабрьским восстанием 1905 года в Харькове…
После поражения восстания – харьковская тюрьма, побег… Партийная работа на Урале… Пермская тюрьма, пожизненная ссылка в Сибирь, побег в Корею…
С 1910 года – Китай, Австралия, работа грузчиком в порту, батраком, революционная работа…
В 1917 году возвращение в Россию, в Харьков, и руководящая работа на Украине – партийная, советская, военная…
Сталин и Артем познакомились еще в 1906 году – на IV съезде партии, но начали сближаться лишь с июля 1917 года – развитию дружбы до революции помешали аресты, тюрьмы, ссылки… Зато на фронтах Гражданской войны они подружились крепко – это была классическая фронтовая дружба двух могучих духом (Артем был могуч и физически) мужчин.
Вместе были в Царицыне, жили в одном вагоне.
24 июля 1921 года Артем, председатель ЦК Всероссийского союза горнорабочих, погиб во время испытания аэровагона. Когда знавший Артема тоже по Гражданской войне Буденный вздохнул – мол, какая нелепая случайность, Сталин заметил, что, если у «случайности» имеются политические последствия, к ней не мешает присмотреться внимательнее…
Сталин был, конечно, прав.
А его отношение к Артему лучше всего проявилось в том, что он взял в семью сына Артема – тоже Артема.
Генерал-майор артиллерии Артем Федорович Сергеев, родившийся 5 марта 1921 года (ровно за 32 года до смерти Сталина), прожил жизнь достойно, но для истории ценен прежде всего тем, что сказал о Сталине то, что, кроме него, в нынешние антисталинские времена не смог сказать никто.
В том числе и так:«С самого начала, как я себя помню осознанно, я помню и его, и к нему самое высокое уважение. Казалось, это самый умный, самый справедливый, самый интересный и даже самый добрый, хотя в каких-то вопросах строгий, но добрый и ласковый человек…»
Свидетельства Артема Федоровича Сергеева исторически бесценны – оценивать иначе их невозможно. Вот, например, он вспоминает, как он и сын Сталина Василий посмотрели спектакль по пьесе Булгакова «Дни Турбиных» и не смогли толком объяснить Сталину, о чем пьеса – мол, «там война, а красных нет, одни белые, но почему-то они воюют», а с кем – не ясно.
То, как Сергеев передает разъяснение Сталина, вне сомнений, точно. А при этом имеет важнейшее значение для верного понимания Сталина.
«Ведь
Подобные слова невозможны из уст тирана, диктатора… Это – мысли и чувства великого вождя-гуманиста!
31 августа 1929 года Сталин, будучи в «отпуску», пишет с Кавказа Председателю Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) Валериану Куйбышеву письмо, где поминает проблемы Днепростроя, «Царицынского» (хотя с 1925 года Царицын стал Сталинградом) тракторного завода, и спрашивает:
«Как твои дела? Слышал, что Томский (тогда – председатель ВЦСПС. – С.К. ) собирается обидеть тебя. Злой он человек и не всегда чистоплотный. Мне кажется, что он не прав. Читал твой доклад о рационализации. Доклад подходящий. Чего еще требует от тебя Томский?..»
Интонации этого письма, как, впрочем, и любого другого сталинского письма, и личного, и «лично-делового», показывают нам человека большой души. И это при том, что отношения Сталина с Куйбышевым не были такими уж теплыми – они не очень тесно пересекались на путях революционной работы и Гражданской войны.
А вот письма Сталина Молотову – теплы и товарищески. Хотя и тут видна чертовски привлекательная душевная динамика!
Еще в 1925 году Сталин начинает письма с официального «т. (или – тов.) Молотов».
С 1926 года начинается «Здравствуй, Молотов!», «Молотову, Рыкову, Бухарину и другим друзьям», «Молотову (для друзей)…».
А письмо от 4 сентября 1926 года начато вовсе неожиданно: «Молотович! На днях у меня был Серго…» и т. д.
Позднее пошло: «Здравствуй, Вячеслав!», «Дор[огой] Вячеслав!», «Дорогие Вячеслав и Николай (Бухарин. – С.К. )!», «Привет Вячеславу»…
Случаются и прежние «т. Молотов!», но вот 5 декабря 1929 года Сталин пишет Молотову, уехавшему отдыхать:
«Молотштейну привет!
Какого черта забрался в берлогу, как медведь, и молчишь? Как у тебя там, хорошо ли, плохо ли? Пиши.
У нас дела идут пока что неплохо.
1) Дела с хлебозаготовками идут. Сегодня решили увеличить неприкоснов. фонд продовольственных до 120 м[иллионов] п[удов]. Подымаем нормы снабжения в пром. городах вроде Иваново-Возн., Харькова и т. п.
2) Бурным потоком…»,
и т. д.
И с этого момента все письма начинаются одинаково: «Вячеслав!»…
Это – уже дружба!
Без оговорок и на много лет.
Сталин был абсолютно не чванным человеком тогда, в 20-е годы, и остался таким до последнего дня. Но позже он уже не мог позволить себе публичную острую шутку, а в начале 30-х годов в нем еще прорывается молодой и озорной задор! В 1932 году на вопрос корреспондента «Ассошиэйтед Пресс» Ричардсона – здоров ли Сталин, он 3 апреля ответил:
«Ложные слухи о моей болезни распространяются… не впервые. Есть, очевидно, люди, заинтересованные в том, чтобы я заболел всерьез и надолго, если не хуже. Может быть, это и не совсем деликатно, но у меня нет, к сожалению, данных, могущих порадовать этих господ. Как это ни печально, а против фактов ничего не поделаешь: я вполне здоров».
Желание Запада, чтобы Сталин «заболел всерьез и надолго, если не хуже», не пропадало, и 26 октября 1936 года Сталин отвечает уже корреспонденту «АП» Чарльзу Наттеру:
«Милостивый государь!
Насколько мне известно из сообщений иностранной прессы, я давно оставил сей грешный мир и переселился на тот свет. Так как к сообщениям иностранной прессы нельзя не относиться с доверием, если Вы не хотите быть вычеркнутым из списка цивилизованных людей, то прошу верить этим сообщениям и не нарушать моего покоя в тишине потустороннего мира…»