Россиянин в Соединённом Королевстве
Шрифт:
«Какая она симпатичная, когда сердится», – подумал Воронцов и улыбнулся.
– Разве Бог сотворил мир в шесть дней? – спросил он. – Насколько я помню Книгу Бытия, она начинается словами: «В начале сотвори Бог небо и землю. Земля же бе невидима и неустроена, и тма верху бездны, и Дух Божий ношашеся верху воды». Это было ещё до шести дней, Эверина, хотя слова «было до» здесь не совсем уместны. Некоторые богословы считают, что это произошло одновременно с сотворением времени.
– Симон-Роман, это же полный бред! – невежливо воскликнула Эверина. – Время бесконечно в обе стороны, и в будущее, и в прошлое. Не могло быть такого времени, чтобы времени не было. Простите мой французский,
Воронцов с удовольствием наблюдал за ней, пока не спохватился, что чашка Эверины пуста.
– Позвольте налить вам ещё чашечку чая? – спросил он.
«Ему нечего возразить, вот и уходит от ответа обычным великосветским приёмом», – торжествующе подумала Эверина.
– Да, пожалуйста, – сказала она.
Её взгляд упал на блюдо с пирожными. Блюдо из севрского фарфора притягивало внимание изящными позолоченными бантиками и завитушками по краям и искусной росписью вокруг вензеля SR в самом центре. «Наверняка сделано на заказ, – догадалась Эверина, – сколько же должно быть денег на это ушло»
– Даже если бы бог был, его лучше было бы игнорировать, – сказала она вслух, – а не использовать его имя для оправдания бесчеловечной иерархии. Сильные угнетают слабых, богатые – бедных, и никто не протестует, потому что это богу угодно. А я считаю, что угнетателей надо убивать.
– Эверина, я понимаю, что в юности особенно сильна жажда справедливости, – примирительно ответил Воронцов, – но с возрастом становится ясно, что действовать надо как можно осторожней, иначе несправедливостей станет ещё больше. Те, кто сильнее вас, не обязательно злодеи. Среди них могут быть и добрые люди, у которых можно попросить помощи и защиты.
«Он ещё будет тыкать мне в лицо своим возрастом, – возмутилась про себя Эверина, – как будто с годами приходит какая-то особенная мудрость».
– Я совсем не юная, – обиженно сказала она, – мне скоро тридцать.
Семён Романович в изумлении посмотрел на неё.
– Простите мне мою нескромность, – не удержался он, – а прямо сейчас вам сколько лет?
«Ах ты, зараза великосветская!» – выругалась мысленно Эверина, но природная честность не позволила ей уклониться от ответа.
– Мне двадцать пять, – буркнула она.
В такую цифру Воронцов готов был поверить. Он привык к тому, что женщины в этом возрасте уже успевали родить одного, а чаще нескольких детей, приобретая приятную округлость форм. У Эверины никаких округлостей не наблюдалось, но и в чертах лица уже не оставалось ничего детского. «Моя Катюша так и не дожила до её лет», – с грустью подумал он.
Эверина всё ещё кипела от возмущения. «Пора уходить отсюда, зачем я вообще пришла к этому аристократу!» – сказала она про себя, но напоследок не удержалась от шпильки.
– У кого же, интересно, может попросить защиты женщина, которую угнетает её собственный муж? – ехидно спросила она. – Ведь всё общество станет на его сторону, а не на её. Он может делать с ней всё, что захочет, а если она уйдёт от него, то все будут считать её виноватой. Я уж не говорю о том, что ей не на что будет жить, потому что по закону всеми её средствами распоряжается муж.
Семён Романович изо всех сил старался вникнуть в её слова, но образ его незабвенной Катюши так и стоял перед глазами, мешая сосредоточиться на беседе. Он видел её как живую, вот она кормит сына, встаёт по ночам к дочери, ни на минуту не может разлучиться с детьми. «Я должен был быть решительней, – укорял себя Воронцов, – я должен был заставить её заботиться в первую очередь о себе самой, о своём здоровье. Надо было выгнать её из дома, пусть бы съездила к родственникам
– Простите, Эверина, – сказал он, – я не очень понял, что вы сказали, потому что вспомнил свою покойную жену. Она умерла пять лет назад, и я всё время думаю о ней, когда заходит речь о семейной жизни.
«Он не совсем безнадёжен, – подумала Эверина, – Наверняка угнетал свою жену, как все мужчины, но хотя бы теперь раскаивается в этом». Внезапно она почувствовала желание рассказать ему о себе то, что возможно стоило бы держать в секрете. «В этом нет ни малейшего смысла, – пыталась она остановить себя, – мне не станет легче, а сестре я могу навредить своей откровенностью». Как будто другой голос внутри неё произнёс: «Посмотри на него, разве он может кому-нибудь навредить? Он может только помочь».
– Мой отец был алкоголиком, он избивал мою мать, когда напивался, – начала она. – Он спекулировал нашим семейным капиталом и почти разорился. Когда я подросла, я ложилась у дверей в спальню моей матери, чтобы защитить её от него. Меня он боялся, потому что чувствовал, что я могу убить его. Но он заставил меня отказаться от причитавшейся мне части капитала, чтобы спасти его от банкротства. Я тогда ещё плохо разбиралась в юридических тонкостях и не смогла противостоять ему. Потом он поехал погостить к своим знакомым, как всегда напился, и ночью устроил пожар. Дома ведь я следила, чтобы он не курил сигары в кровати, а там он, видимо, заснул с горящей сигарой. К счастью, все успели выскочить из горящего дома, только он сгорел. Собаке собачья смерть! Ни мать, ни мы с сестрой даже не поехали на похороны.
Воронцов внимательно слушал её, полностью погрузившись в её переживания. Для него было открытием, что в приличных английских семьях могут твориться такие же ужасы, как и в доме самого дремучего русского крепостного. Он чувствовал, что это только начало рассказа, что Эверина хочет поделиться чем-то ещё более личным. Та допила чай и продолжила.
– Мы освободились от тирана и могли бы жить счастливо, хотя и небогато. Только Мэри, моя сестра, она не такая как я. Она всегда мечтала о прекрасном принце, детишках и женском счастье у домашнего очага. Ей было мало моей любви и заботы. К тому же она такая красивая, все мужчины заглядывались на неё. И тут появился лорд Баклбэк, этот дьявол! Когда мы встретили его в первый раз, он прикинулся таким ласковым, ну чисто мёд! Он вскружил ей голову титулом, деньгами, обманчивым лондонским блеском. Если она и совершила ошибку, то заплатила за неё слишком дорогой ценой. Как он терзал её! А она была очень гордой и никогда не жаловалась. Она и мне рассказывала не всё. Случайно я увидела у неё на руках ссадины. Я поняла, что это он проткнул ей руку длинной шпилькой от шляпы. Это стало последней каплей. Её капитал достался мужу, мой капитал растратил отец, но я твёрдо решила, что заработаю на жизнь и себе и ей.
Она выпила ещё одну чашку чая, которую успел ей налить Воронцов. Вид у неё был совершенно безмятежный, как будто она говорила о погоде, а не о тяжёлой жизни своей родной сестры. «Остановись прямо сейчас, ещё не поздно», – подумала она. «Нет, уже поздно, – сказал другой голос внутри неё, – ты назвала его имя, теперь уже придётся продолжить, иначе получится, что ты зря выдала свою сестру». «Как я могла? – возмутилась Эверина. – Чем он меня околдовал, что я решила довериться ему? Да он просто Цирцея в мужском облике!» Но желание разделить с кем-то страшную тайну и груз ответственности было сильнее здравого смысла и осторожности.