Россыпь
Шрифт:
– Тогда соли нету… Маленько было – я тесто посолил. К Фёкле ходили – надо было купить соль, я совсем забыл…
– Ладно, я сам скажу, что ты тесто посолил…
В это самое время Пётр Петрович, пребывая в благодушном настроении, возлежал на диване у себя дома, смотрел журналы «Крокодил», похохатывал, а Ульяна Парфентьевна стряпала его любимые морковные пирожки, довольная тем, что после охоты мужик не шарится по деревне с бутылкой в кармане, как некоторые другие… На всякий случай, чтобы Пётр Петрович не улизнул куда, толкнула его обутки под половицу. Она уже выгребла клюкой угли в чугунок – пирожки растронулись,
– О, господи, оленеводы пьяные тащатся! Сюда бы не забрели…
Пётр Петрович отложил журнал.
– Кто?
– Да Докуней с Лукерьей. Так и есть, сюда волокутся!
– Ой, гони их, Уля, гони! – всполошился Пётр Петрович. – Скажи, меня нету дома! В лесу, скажи, он!
Но Ульяну Парфентьевну ни о чём не надо было просить. Им что, оленеводам, нагуляются и уедут опять в лес, а тут за своим смотри да смотри! Втайне опасаясь, не с бутылкой ли идут незваные гости, не сомустили бы мужика, подхватив чугунок с углями, не выпуская из рук клюки, она вышла на крыльцо.
– Здравствуйте, здравствуйте! – поставив чугунок на землю и подперев руками бока, на повышенных тонах и с усилением в голосе встречала Ульяна Парфентьевна пришельцев. – С чем пожаловали, с бутылкой, поди?
Оленеводы в нерешительности остановились.
– Но, – откинув голову назад и как бы желая посмотреть на Ульяну Парфентьевну издалека, подтвердил Докуней Кузьмич.
– Идите, идите своей дорогой! – Замахала руками Ульяна Парфентьевна, как на нечистую силу, готовая грудью защитить порог собственного дома.
– Вот ёлки-та-ну… Позови тогда Петра Петровича.
– Нету Петра Петровича! Нету! В лесу он. А вам почё он это понадобился?
– Паря дак… – Докуней Кузьмич замялся. «Говори, чего ли…» – ткнула его в бок Лукерья Софроновна. – Паря дак, наша Фёкла парня родила!
– Слыхала, слыхала! – насторожилась Ульяна Парфентьевна. – А мне какое дело, кого она там родила?
– Паря дак… – Докуней Кузьмич снова замялся. «Хлеб да соль говори!» – повторно ткнула его Лукерья Софроновна.
Докуней Кузьмич достал из мешка улон и протянул его Ульяне Парфентьевне.
– На хрена мне твоя лепёшка! Ты бы лучше кусок мяса дикого принёс. Унты сулились сшить, где ваши хвалёные унты?
– Сошьём, сошьём, – с готовностью заверила Лукерья Софроновна. – Маленько осталось дошить.
– А это… – вдруг нашёлся Докуней Кузьмич. – Родня мы теперь, паря дак! Хлеб да соль, говорят… Это так надо… Лукерья Софроновна тесто посолил.
Ошарашенная преподнесённой новостью, Ульяна Парфентьевна на какое-то время потеряла дар речи.
Было дело, прошелестел по деревне слушок, докатился он и до ушей Ульяны Парфентьевны, но та не придала тому особого значения. Поди, Леонтьиха, холера, пустила слух. Да что с Леонтьихи взять – помело и есть помело! А народу только дайся – уж не знают, что и болтать! Это в начале лета Пётр Петрович поехал на моторке в район, тогда Фёкла напросилась к нему в пассажирки. Дак они в тот раз только и уплыли за поворот и вернулись пешком – мотор сломался. Назавтра Фёкла с другим мужиком уехала. Ой-да, Господи, мало ли мужиков в районе!
– Чурка с глазами! Ты чего это мелешь, чего мелешь, туземец!
В это время, весьма заинтересованный происходящим на улице и слышавший отдельные фразы, Пётр Петрович не выдержал, соскочил с дивана и, не найдя обуток, сунув ноги в шлёпанцы, приоткрыл дверь.
Заметив, что Лукерья Софроновна смотрит куда-то дальше, помимо неё, Ульяна Парфентьевна невольно обернулась и врасплох застала Петра Петровича. Тот застыл.
– А ты чего это тут, интересно, маячишь, размахиваешь руками? – недобро сузив глаза, медленно и вкрадчиво поинтересовалась она. Потом вдруг побледнела и затряслась.
Со всей очевидностью понимая, что сейчас-то уж точно ему несдобровать, Пётр Петрович ринулся через двери сеней, едва не сбив Ульяну Парфентьевну с ног. Но та успела-таки припечатать ему клюкой промеж лопаток, да так, что Пётр Петрович взвился и взвыл от боли. Он отбежал на безопасное расстояние и остановился в ожидании дальнейших событий. Ульяна Парфентьевна по-бабьи, через плечо, запустила в него клюкой, которая не долетев до цели, пролетела по земле под ногами Петра Петровича, успевшего в последний момент подпрыгнуть, и звякнула о железную бочку. Пётр Петрович зашёлся нервическим смехом. Ульяна Парфентьевна поискала глазами, чем бы запустить ещё. Но вблизи не было никакого предмета кроме небольшой ерничной метёлки, и тогда она применила своё испытанное оружие, не знающее промаха.
– Жеребец табунный! У него дети взрослые, а он с вдовушкой спутался! А я-то, дура, ему пирожки стряпаю!
Ульяна Парфентьевна стремительно нырнула в распахнутую настежь дверь и тотчас вернулась с двумя листами любовно слепленных, растронувшихся, готовых к посадке в печь, так любимых Петром Петровичем морковных пирожков.
– Пират, Пират, Пират! – Дворовый пёс появился немедленно. – Пират, на, моя! Ешь, Пиратка, ешь!
Обласканный хозяйкой Пират вначале с опаской, нет ли какого подвоха, а затем с жадностью стал сметать с листов пирожки.
– Ты, Уля, чё! – застонал от досады Пётр Петрович.
– Молчи, кобелина! Ешь, Пират, ешь! Ни-че-го, тебе молодая настряпает, на радостях-то! И пирогов, и как это… улонов! И пирогов, и улонов! – повторила Ульяна Парфентьевна с ожесточением.
– Но-да не ругайся, Улияна Парфентемна… Играли да играли – парня делали, – прогагакала Лукерья Софроновна миролюбиво.
– Ты-то! Туда же, саранча копчёная! «Хлеб да соль…»! Я вам такой хлеб, такую соль покажу – ноги не унесёте! Уматывайте отсюда, пока я вас не пришибла… Чукчи гималайские! А ты… – Это уже был точечный удар в Петра Петровича. – Ты мне только зайди в избу, попробуй только зайди – я не знаю, что с тобой сделаю. Я тебе помидоры столовиком отрежу и вон Пиратке выброшу! Чё стоите, как два чучела в огороде! Вон ваша родня стоит! Забирайте его и живите вместе в палатке!
– Бедный Пётр Петрович, босиком на снегу стоит, – проникаясь состраданием, уже за воротами гудела Лукерья Софроновна. – Улияна Парфентемна чуть не убила его железом… Однако, надо унты Петру Петровичу подарить… Ты тоже, Докуней Кузьмич, интересный какой, надо было мясо принести, он – «хлеб да соль…». Пошёл на стоянку Гладиатора колоть, пришёл калакушечку пить, – прорабатывала она мужа, как ребёнка, способного самостоятельно сходить на горшок, но не захотевшего это сделать. – Завтра вместе на стоянку пойдём!