Ровно в полночь
Шрифт:
– Что вы сделали с бедной девушкой, Луи?
Я пожал плечами.
– Всего-навсего убил на ее глазах нескольких людей.
– Утром?
Я кивнул и тяжело вздохнул.
– Возле Динадана нам устроили засаду. Среди них был Бернар.
Жинетт хорошо его знала по войне.
– Я слышала, что они с Элайном занялись такими делами. Так что неважно, от чьей руки он пал.
Я хотел было сказать, что это Харви, но решил, что она сама догадалась. Когда-то она неплохо думала обо мне, но никогда не считала, что я могу справиться с Бернаром.
Общая атмосфера за столом была,
– Спасибо за рыбу. Теперь нам не придется пить ваш "Пинель".
Жинетт откинулась на спинку стула и с упреком взглянула на меня.
– Ты же всегда говорил, что форель – единственная рыба, которую нельзя портить причудливым соусом. Потому я ее и приготовила.
– Я по-прежнему того же мнения. Кто пытается проделывать всякие фокусы с форелью просто растлитель малолетних, осквернитель могил и к тому же карточный шулер. Но сейчас я приветствую ее вдвойне, ведь с форелью я могу не пить твое ужасное вино.
Она с отчаянием махнула рукой и переключилась на Мэгенхерда, который усердно разделывал свою рыбину, стараясь не принимать участия в разговоре, – видимо, не забыл своего заявления о дутой репутации вина "Пинель".
– Милая Жинетт, – сказал я, – попроси ты от меня честного совета, я бы предложил тебе бросить виноделие и засадить все холмы капустой. Но еще сто лет назад графы де Мари осознали, что "Пинель" никогда не сделать лучше, и все силы положили на то, чтобы сделать его знаменитым. Теперь вы торгуете самой дорогой бурдой, а между прочим, гостей могли бы угощать настоящим вином.
Она чуть улыбнулась и позвонила в колокольчик. Появился Морис, собрал тарелки и поставил на стол сыр и бутылку "Пинель". Я поморщился.
Жинетт повернула бутылку так, чтобы я мог разглядеть этикетку.
– Как тебе наш новый рисунок?
Изображение шато исчезло, этикетка была уже и длиннее обычной, надпись выполнена каллиграфическим почерком. Фактура казалась плотной, но почти прозрачной, – как у дорогой бумаги с водяными знаками.
С невинным видом она спросила:
– Узнаешь?
Я покачал головой. Она улыбнулась.
– Старый пятифунтовый английский банкнот. Точный размер и шрифты. Никогда не могла понять, почему вы перестали выпускать эти красивые бумажки.
Я мрачно заметил, повернувшись к Мэгенхерду:
– Говорили, что их легко подделать. И теперь я этому верю. Жинетт в Сопротивлении занималась подделкой документов: пропуска, продовольственные карточки. Приятно видеть, что кому-то военные навыки в мирное время пошли на пользу.
Он изобразил улыбку лично для меня и встал.
– Как я понимаю, у вас тот же случай, мистер Кейн. Прошу извинить, графиня, но мне нужно отдохнуть. И как следует подумать.
Жинетт любезно кивнула.
– Морис вас проводит.
Я вмешался:
– Стойте!
Мэгенхерд замер, еще не выбравшись из кресла.
– Полагаю, пришло время рассказать мне, зачем вам так нужно в Лихтенштейн.
– Не вижу необходимости.
Но он
– Тогда поясню. Этим утром нас всех могли убить. Бернар всегда котировался выше Харви Лоуэлла, думаю и те, кто были с ним, котировались выше меня. К счастью, на деле вышло наоборот, но кто-то чертовски серьезно старается вас убрать. Это – во-первых. А во-вторых, они знают, чего вы добиваетесь, а я – нет. Все вместе дает слишком уж большой гандикап. Наши действия дважды предугадывали. В третий раз... – я пожал плечами.
Он посидел, изучая меня своим стальным взглядом, потом спросил:
– Что вам нужно знать?
– Всю вашу историю.
15
Он хмуро покосился на Жинетт. Я сказал:
– Мы оба умеем хранить секреты.
Он опять нахмурился, потом сообразил, что все равно пропадать, и повернулся ко мне.
– Что вы знаете про "Каспар Акционгезельшафт"?
– Только то, что компания владеет контрольными пакетами акций и является посредником в сбыте, что она зарегистрирована в Лихтенштейне и контролирует множество электронных фирм. И что вы имеете к ней отношение.
– Совершенно верно. Мне принадлежат 33 процента акций корпорации.
– Треть.
– Нет, мистер Кейн, – он позволил себе улыбку на два цента, но для него это было максимум возможного. – Вам известно преимущество регистрации в Лихтенштейне? Кроме налогов?
Я пожал плечами.
– Наверно, хранение в тайне фамилий владельцев.
Он снисходительно кивнул.
– Совершенно верно. Никого не интересует, кто владеет компанией. Позвольте объяснить. У меня – 33 процента. Остаток делится так: 33 и 34 процента.
Он испытывал наслаждение, вскрывая мое невежество.
Я заметил:
– Значит 34 процента побьют 33 ваших или другого партнера, но не обоих вместе. Кто же ваши партнеры?
– 33-мя процентами владеет гражданин Лихтенштейна, герр Флетц. Он ведет текущие дела и обеспечивает соблюдение нового закона, по которому в совете компаний обязательно должен заседать гражданин Лихтенштейна.
По его тону можно было судить, что соблюдением закона ценность герра Флетца и исчерпывается.
Поскольку Мэгенхерд умолк, я спросил:
– А кому принадлежат 34 процента?
– Проблема в том, что мы этого не знаем, – заявил он.
Я глотнул вина, отметив, что оно терпимо, но и только, и покачал головой.
– Не понимаю. Как основные держатели акций вы всегда могли посмотреть документы компании и выяснить. Или речь идет об акциях на предъявителя?
Он солидно кивнул.
– Вот именно.
– А я думал, что они канули в Лету вместе с хористками и поклонниками, пьющими шампанское из туфелек. Все понятно. Акции на предъявителя. Лоскутки бумаги – сертификаты, удостоверяющие владение каким-то числом акций какой-то компании. Но без вписывания в сертификат фамилии владельца или внесения ее в книги регистрации. Клочки бумаги, принадлежащие кому угодно. Никаких документов, подтверждающих права собственности, никаких сборов при смене владельца. А потому никаких следов такой смены – даже в том случае, если кто-то просто запустил руку в чужой карман.