Роза и червь.
Шрифт:
— Сначала почитай, — Зара уступила ей место у монитора.
Дочитав письмо, Либи понимающе кивнула.
— Ага. Думаю, такое дело лучше проводить без тётушки Гвин.
— Согласна. Если у тебя не заладится, я смогу действовать по… второму варианту? — Зара указала на фразу «зачистка без проникновения внутрь».
— Заблокируй входы-выходы в этот сегмент, — без выражения сказала Либи, — перекрой световоды и вентиляционные шахты, выпусти воздух в космос. Прасад должен это уметь, и прайм-админская сигилла у него будет. Если я погибну — он следующий в очереди.
Зара кивнула.
— Это хорошо.
Вошла Гвинед, и Зара резко замолчала.
— Какие-то новости? — прайм-админ переводила настороженный взгляд с одной девушки на другую.
— Да, — сказала Либи, — пришло письмо овер-коммандера. Прочтите.
Гвинед доверчиво наклонилась к монитору.
Либи в тот же момент сдёрнула с неё диадему. Одновременно в другой руке Либи с неуловимой быстротой возник пистолет-инъектор и упёрся в сонную артерию Гвинед. Щёлкнул выстрел. Гвинед вздрогнула. Бесконечное удивление изобразилось на её лице.
— Что это? — проговорила она. — Зачем вы это?… — Она попыталась встать, но ноги подкосились, и Либи едва успела подхватить её в падении.
— Вот и всё, — довольно сказала Либи. — Я прайм-админ!
— С повышением, — Зара дружески пожала ей руку. — Что теперь?
— Займись переправкой её и прочего груза на «Азатот». Ну а я… — Либи похлопала по кобуре на поясе. — Пошла на свидание с Арауном.
— Давай. — Зара обняла и поцеловала её. — Береги себя, — прошептала она в ухо телохранительницы. — Не заставляй прибегать ко второму варианту, ладно?
Когда Либертина, выходя из комнаты, обернулась на прощание, её глаза светились. Зара нетерпеливо махнула ей рукой.
Она перевела взгляд на экран, где всё ещё горели буквы папиного письма. Пора стереть. Враги, наверное, убили бы сотню людей, чтобы заполучить этот текст. Зара поднесла руку к клавиатуре, и тут гадкая мыслишка вкралась в сознание.
Что если не стирать? Оставить эту улику — на случай чего — чтобы оправдаться. Мол, не сама устроила бойню, а по приказу Максвелла Янга…
Нет, какая мерзость! Мерзость! Она с отвращением отбросила подлую мысль и решительно стёрла письмо.
Ну уж нет! Она не будет прятаться за спину отца. Если придётся пролить кровь, пусть эта кровь будет на ней. Её считают пустышкой, капризной принцессочкой. Но в ней есть внутренняя сила, есть! И у неё достаточно мужества, чтобы взять на себя всю ответственность. Кровь — значит, кровь. Она должна справиться, и она справится. Она наделала уже достаточно глупостей.
Она больше не имеет права подвести папу. И не подведёт.
АРЛЕКИН УБИВАЕТ ЛЮДЕЙ
Жители Рабата и Слободы не понаслышке знали, что такое война. Оба предместья выросли из лагерей беженцев, что спасались от нескончаемых войн между Русией и Иделистаном. Знали жители и о том, что происходит во время войны с национальной валютой. Деньги, ходившие в предместьях — так называемые «юни» — были привязаны к энерго, валюте космоса. «Раз война — значит, энерго упадёт, а с ним и юни», решили сметливые жители предместий, и с самого утра пятницы, 4 сафара 1917 года Хиджры, потянулись к обменникам.
Власти отреагировали быстро. По местному радио выступил раис Садретдин Камалов, глава Рабата. На Земле никто не воюет, успокоил раис своих подданных, всё идёт своим чередом, все
Все, кто хранил сбережения в юни, бросились к обменным лавкам — избавляться от кафирских бумажек, пока те совсем не обратились в труху. За считанные минуты очереди вытянулись на кварталы. Кассиры, все в поту, еле успевали переписывать курсовые таблички. За какой-то час курс покупки юни упал на триста процентов. Курс продажи почему-то не шелохнулся, но кого он интересовал? Обезумевшие люди по любой цене рвали из рук то, что теперь казалось им твёрдой валютой — иделистанские ахмади и русские расчётные единицы, «реды». В торговых рядах творилось что-то невообразимое. Сметали всё. Кое-где над лавками уже повисли наспех намалёванные плакаты: «Юни не принимаем», кое-где уже дрались в очередях — и повсюду орали, проклиная грабителей-менял и торговцев.
Хозяева обменников — Бабаджан Галимов и тот же Садретдин Камалов — тем временем потирали руки. Они-то знали, что курс энерго (а значит, и юни) привязан к джоулю и определяется не рынком и не банками, а средней энтропией Вселенной. Энерго не упал шестьдесят лет назад, когда Марс и Луна отпали от Венеры, а значит, не должен был упасть и сейчас. Массовое безумие сулило менялам баснословную прибыль. Но когда ажиотаж перерос в погромы, даже менялы поняли, что пора бы и честь знать. То ли заломленный в обменнике Галимова курс вышел за какую-то психологическую отметку, то ли закончились реды и ахмади, то ли народ просто остервенел — но в какой-то момент склока в очереди переросла в бунт. Охранников избили и прогнали. Перепуганный кассир забаррикадировался и позвонил хозяину. Галимов немедленно выслал на базар машину с вооружёнными до зубов нукерами — вывезти выручку, и позвонил Камалову.
— Мы сегодня достаточно заработали, Садри, — без обиняков сказал он. — Прикажи закрыть базар и выведи полицию, пусть успокоят людей.
Раис немного поколебался (его-то собственный обменник ещё не трогали), но осторожность взяла верх над жадностью. Он выслал отряд полиции на базар. Однако народ был уже так возбуждён, что не разошёлся даже после выстрелов в воздух. Тогда офицер полиции — ещё молодой человек, жаждавший показать крутизну — приказал стрелять по толпе. Это возымело действие. Люди разбежались, а на земле осталось двенадцать трупов. Камалов пожурил офицера за излишнее рвение, но наказывать не стал: в конце концов, мятеж был подавлен. (В тот момент раису казалось, что это так).
Тем временем Малик Хамид-оглы Мирзаев не слишком поддался общей панике. У него не было сбережений в юни — все деньги вкладывал в чайхану — так что падение курса ему прямо не грозило. Другое тревожило гораздо больше. Саид, единственный сын. Как он там, в колонии? И что с ним будет, если небесная война придёт в Новую Москву?
Мирзаев запер чайхану, сказал жене никому не открывать, сунул за пояс пистолет и пошёл в благотворительную миссию — связываться с Саидом. Миссия была заперта. У входа гомонил возбуждённый народ — кто-то пустил слух, что здесь меняют юни на золото «по справедливому курсу». Дело было ещё до побоища на базаре. Громкоговоритель каждую минуту уговаривал расходиться, но это не помогало — толпа становилась только плотнее и угрюмее. Чем больше кафиры доказывали, что никакого золота у них нет, тем сильнее люди убеждались в обратном.