Роза и лилия
Шрифт:
– Ну ладно, пятьдесят пять солей и пирожки?
Жанна взглянула на него и улыбнулась:
– Сначала помойся, если тебя не вышвырнут из бани.
– А отчего это меня должны вышвырнуть? – обиделся Матье.
– Потому что такого бродягу, как ты, еще поискать. Да, и чтоб на глаза мне больше не попадалась эта твоя шляпа!
– Не тебе, паренек, учить меня жить!
– Я вовсе не паренек, Матье, а девчонка. Ясно?
Тот уставился на Жанну, моргая от удивления:
– Черт побери, ты девчонка, ты?
– Самая что ни на
– И возвращаться босиком?
– Ты грязь носил вместо башмаков!
Матье рассмеялся:
– Да уж, язычок у тебя подвешен!
Он наконец удалился, неся на руке новое платье.
Матье вернулся, когда звонили к вечерне. Жанна узнала его только по рубахе. Ей даже показалось, что хромота его куда-то исчезла. Неужто он так зарос грязью? Даже оскал беззубого рта не очень-то бросался в глаза. От него несло камфорой, должно быть, борцы со вшами поработали на совесть. Волосы были тщательно приглажены и еще не высохли.
– Они не хотели меня пускать.
– Я их понимаю.
Жанна достала из кошелька два соля и подала ему:
– Теперь быстро к цирюльнику, у тебя борода разбойника с большой дороги. И скажи им, чтобы укоротили волосы, ты совсем зарос.
– Я что, босым пойду к цирюльнику?
Матье, казалось, ни о чем, кроме башмаков, и думать не мог.
– Завтра я куплю тебе башмаки. Ты и так обошелся мне сегодня в пятьдесят солей.
– Ну так завтра я и пойду к цирюльнику.
– Нет уж, сначала бриться, потом башмаки. Послушай, у меня самой и постели-то нет, а ты не хочешь день обождать!
– Дожил, девчонка поучает меня! А сама ты в какие лохмотья одета?
– Зато я чистая. Иди брейся, я скоро вернусь сюда и проверю.
Он ведь и вправду не знал, где она живет. Матье повиновался. Жанна отправилась в свое дарованное судьбой жилище проверить, не появлялись ли там в ее отсутствие непрошеные гости. Она вывела Донки наружу. Осел явно соскучился в одиночестве и теперь с удовольствием втягивал свежий воздух и щипал молодую травку. Завтра она купит ему сена.
Потом Жанна вернулась проверить, как идут дела у Матье. Она просто не поверила своим глазам: перед ней стоял совсем другой человек, настоящий красавец. Она улыбнулась, Матье улыбнулся в ответ. Он в который уже раз взглянул на свои ноги. Жанна отметила, что они длинные и сильные. Теперь, когда они были чистые, на них было просто приятно смотреть. Интересно, из-за какого увечья он стал калекой?
– Знаешь, от всего этого я зверски проголодался!
Жанна весело рассмеялась:
– Я приглашаю тебя отобедать в таверну «Бычий двор».
У парня так и отвисла челюсть.
– Ты что, хочешь за мной приударить? Отправишься в таверну с босяком?
– Тебе осталось быть босяком всего лишь до завтра.
Матье посмотрел на Жанну, и она не отвела взгляда. От светлой голубизны его глаз ей сделалось не по себе. Матье то и дело проводил
Они отправились в таверну. Матье еще меньше привык к обществу, чем она сама. Он жил отбросами, а тут вдруг оказался за столом той самой таверны, объедки из которой еще вчера вылавливал в соседнем ручье.
– Что будем есть? – спросил он, неуверенно присаживаясь на скамью.
– Суп и жареные сосиски с салатом, – ответила Жанна.
Матье вытаращил на нее глаза:
– Так много?
– Так много.
– Так ты богачка?
– Сам видел, что я заработала.
Она заказала кувшин вина. Матье в удивлении покачивал головой.
– Имей в виду, так будет не каждый вечер, – сказала Жанна.
– Тогда по какому случаю праздник?
– Твой день рождения! Ты стал другим человеком!
Он рассмеялся:
– Верно, я не такой, как раньше. Да и в голове что-то не то.
Ума не приложу, кто я теперь такой.
Матье не умел управляться с ложкой, и Жанне пришлось преподать ему эту науку.
– Из каких ты краев? – спросил Матье.
Ей хватило несколько фраз, чтобы рассказать о себе. Не забыла она и о посещении аббатства и обители сестер-кордельерок.
– Отчаянная ты! Вот отчаянная! – восклицал Матье, опорожняя свой стакан.
Они пили местное кисленькое вино, но это было все же лучше, чем пиво. В таверну «Бычий двор» не заглядывали богатые торговцы; ее посещали по большей части служащие и студенты, собиравшиеся здесь заработать на еду чтением стихов и при случае побузить.
Матье рассказал о себе. Ему было двадцать два или двадцать три года. Три года он в компании бывших наемников, грабителей и прочего сброда промышлял разбойным ремеслом в Париже и окрестностях. Год за воровство ему довелось провести в сырой камере тюрьмы Лучников, что стояла на берегу Сены.
– Вот и все, что я видел в жизни, – добавил Матье.
Под конец срока какой-то стражник предложил ему завербоваться – по примеру многих бывших подельников – в Королевские вспомогательные войска, но так как Матье не выносил, чтобы им командовали, то стал изображать из себя хромого. Вот так он и улизнул от службы в армии. Если уж воевать, говорил Матье, то за себя самого, а не за господина. С той поры он жил нищенством.
– Так, значит, ты не хромой?
– Нет, это так, по привычке.
– За что же тебя посадили в тюрьму?
– Как-то раз украл двух каплунов, в другой – распятие в церкви.
Матье пристально посмотрел на Жанну:
– Я не обворую тебя. Никогда в жизни. Я больше вообще не стану воровать. Почему ты все это для меня делаешь?
– Что?
– Ну все это.
Чутье подсказало Жанне, что главное – не пытаться наставить его на путь праведный.
– Потому что оба мы с тобой бедняки, – сказала она. – Бедняк бедняка всегда поймет. А еще потому, что ты мне нужен.