Роза ветров
Шрифт:
– Твоя правда, - кивнул Жук. – Кабы не ты, сегодня меня можно было бы закапывать. А земля смерзлась, дело вышло бы хлопотное… - он закусил губу, и Федор понял, что окончание его фразы вовсе не было неуклюжей попыткой пошутить.
– У Жукова мать болеет, - снова подал голос Наполеон. – Отец из семьи ушел, сестра завеялась, и ей никакого дела нет, а Жук, он… В общем, на лечение тридцать тысяч зелени нужно. И тут уж за что не возьмешься, чтобы достать.
– Ну, а ты?
– Дело открыть хочу.
– Какое?
– Не суть важно, какое. Были бы рабочие места.
– Ты меня своим Цицероном уже задрал, - буркнул Жук. – Больше, чем Цицероном – только Вергилием.
– Я тебе про твоего Руставели ведь ничего не говорю, нет? Вот и нечего…
Федор открыл рот. А потом медленно его закрыл. Его мир только что совершил опасный кульбит и каким-то немыслимым образом встал обратно, несколько перетряхнув представления о человечестве. Эти два неотесанных шкафа говорили о Цицероне и Руставели с таким видом, будто это было самой естественной вещью на свете. Как будто все наемные вояки именно такие и за здорово живешь цитируют классиков с любого произвольного места…
Бонапарт тем часом задумчиво потер свежий рубец, пересекающий его бровь – судя по всему, тот отчаянно чесался.
– Что же, - произнес он. – У меня вопрос.
– Вопрос?
– К тебе, - он сделал жест в сторону хозяина дома, и только сейчас тот сообразил, что не представился.
– Я Федор, - сконфужено сообщил он. – Федор Достоевский.
– Хорошо, Федор Достоевский. Скажи, можем ли мы как-то отблагодарить тебя?
– В смысле?..
– В прямом. Ты вчера встретился нам очень кстати. Твоя помощь неоценима. Просто скажи, нет ли в твоей жизни чего-то, с чем мы могли бы тебе помочь?
Федор замялся. Перед его внутренним взглядом вдруг пронеслись старые, полузабытые картинки: детский сад, школа, двор… Мальчишки, которые были старше и сильнее, раньше вымахали, больше развязались и хвастали этим. Чужое хамство и подлость, все старые обиды, которые, оказывается, он лелеял где-то на дне души, чтобы они, почуяв поживу, вскинули свои безобразные головы, будто уловив гнилостный запах разложения. Ему вспомнились люди, отравлявшие его существование. Вспомнились те, кто ни в грош не ставил, считая недалеким олухом. Федор сердился на то, что в окружающем мире доброго человека как будто принято считать таким олухом, и его мягкость принимают за слабость. Сейчас, казалось бы, судьба давала ему в руки козырь: эта обаятельная парочка, кажется, действительно с радостью намнет кому-нибудь бока или просто припугнет, и… Может даже прочтет каких-нибудь стихов к этому делу…
Он оглядел своих должников – уж в который раз. Словно высеченного из гранита Жука и его названого брата, будто отлитого в бронзе. Сплошные округлые бицепсы, непробиваемый пресс и стесанные увесистые кулаки.
Федору стало одновременно смешно и противно. Смешно – потому что невозможно было без улыбки вообразить себя отдающим приказ этим братьям не по крови, спокойно сидящим в кресле и чистящим банан под вопли их жертвы. А противно от самого себя. Надо же, оказывается, что у него внутри гнездится. А он еще на людей бочку катит, недоволен их моральным обликом, видите ли…
– Вряд ли, - наконец, отозвался Федор вслух. – Я живу удивительно скучной обывательской жизнью.
– Но и в ней бывают неприятности, - возразил Наполеон и, не успел Федор его заверить, что ничего подобного, добавил: - Например, у вас в подъезде не работает лифт.
– Да он уж год как не работает…
– А господа из коммунальной службы, как водится, не чешутся.
– Послушайте, это правда ерунда, - поспешил заверить их Федор, опасаясь, что эти инициативные герои возьмут, чего доброго, дело в свои руки.
– Не принимайте близко к сердцу, - поспешил сменить тему он.
– Лучше скажите, что намереваетесь делать теперь?
Братья переглянулись. Это было похоже на обмен мнениями без слов: судя по всему, они отлично друг друга понимали, не прибегая к оным.
– Ну так? – подтолкнул их Федор. – Еще не думали?
– Не хочу показаться невежливым, - протянул Жук, - но почему тебя это так интересует?
========== Часть 2 ==========
Федор в недоумении вздернул брови.
– А как ты полагаешь,- поинтересовался он, вкладывая в эту реплику весь свой иронический арсенал, - можно привести домой людей, а потом выставить их?
– В точку, - кивнул Бонапарт.
– Ты, возможно, удивишься, но именно так и поступает большинство людей. Если, конечно, вообще дают себе труд о ком-то подумать. Это называют… - он прикусил разбитую потрескавшуюся губу и защелкал пальцами. – Р'etarade?
– Оборотистость, - подсказал Жук. – Это зовут оборотистостью.
– Я не могу так поступить, - непререкаемо отрезал Федор. – Если уж взялся, доводи дело до конца. Не то я до гробовой доски буду кусать локти и ломать себе голову, что же с вами сталось, и отчего я, козел эдакий, в этом не принял участия.
Братья снова переглянулись. Вид у обоих был привычно уже ошалелый, и Федор ощутил себя очень довольным. Кажется, им в жизни перепало не очень много доброго отношения, и было здорово немного исправить эту несправедливую статистику.
– Вы хорошие парни, - улыбнулся Федор. – И знаете Руставели.
– Обычно Руставели и прочих такого рода деятелей знают как раз те, с кем сложнее всего справиться, - мрачно отозвался Жук. – Знания маловато, чтобы считаться хорошим парнем.
– Вам все равно некуда идти, - пожал плечами хозяин дома.
– Я отлично могу вообразить, где вы заночуете, если я вас выставлю, и, знаете, мне не нравится то, что я представляю. А фантазия у меня хорошая. Поэтому давайте серьезно подумаем над моим вопросом, окей?