Рождение волшебницы
Шрифт:
Она ощущала, как плотоядные заросли влекли к себе, затягивая в свои гибельные объятия. Десяток шагов отделял ее от едулопов, но стоило, казалось, упасть – и попадешь прямо в жадные, хищные побеги. Не нужно было тут и стоять… Удушливый смрад, источаемый потными травами, марал и обволакивал чем-то липким, добираясь до сокровенного. Невыносимый гнет мертвечины сводил холодом члены, что-то рабское, подлое и равнодушное проникало по каплям в сердце. Она стиснула виски, шатнулась и попятилась, в полуобморочном ознобе стараясь сохранить равновесие.
Заросли шумели и гнулись. Низко посаженные на травянистые стволы огромные, с голову человека, цветы извивались махровыми лепестками, так похожими на ядовитые щупальца. Золотинка пятилась, униженная и посрамленная – испуганная. Пришлось
Теперь она готова была к любым превратностям. Но напрасно она бродила кругом зарослей, присматривалась, прислушалась к разговорам искателей – ничего не выходило ни так, ни эдак. Раскинутые на несколько верст заросли едулопов прорезала проселочная дорога, общей шириной, вместе с обочинами, шагов на сто – сто пятьдесят, вполне достаточно для прохода. Да Золотинка опоздала: оба конца дороги, там, где выходили они из зарослей, перекрыли великокняжеские конные лучники. Они получили приказ стрелять во всякого, кто подойдет к установленным поперек пути рогаткам.
Разрозненные ватаги искателей осаждали заставы, шатались по окрестностям, сталкиваясь друг с другом и перемешиваясь, обыскивали уже обысканные подступы и вновь начинали кружить по истоптанным местам. Повсюду дымились костры становищ.
Между тем открытый взору дворец стоял неколебимо и веско, ничего не происходило, он почти не менялся, разрастаясь неприметно и основательно, без потрясений, известных по прежнему опыту. Народ по-разному толковал такое необыкновенное постоянство. Сходились большей частью на том, что дворцы становятся раз от разу все устойчивее, остепенившись, теряют свой непредсказуемый и шальной нрав.
Другое, не менее убедительное объяснение сводилось к тому, что никто еще не бывал в Межибожском дворце со времени его зарождения, ни один человек не погиб в его утробе, и он поджидает жертву, затаился и дремлет, как терпеливый хищник. Того же мнения в общем и целом придерживался и Буян, с которым Золотинка, слоняясь второй день вокруг зарослей, поддерживала довольно частую переписку.
Имелось, впрочем, весьма существенное обстоятельство, которые подрывало и это, безупречное во всех остальных отношениях предположение. Среди искателей пошли слухи, вполне подтвержденные позднее Буяном, который имел собственные источники сведений, что несколько (по сообщению Буяна, семнадцать) великокняжеских лучников с южной, дальней от Межибожа заставы, самовольно оставив службу, проникли во дворец и там остались – погибли или нет, но не вернулись.
Трудно сказать, откуда стало известно о шатаниях среди служилых, да только упорные слухи эти, ставшие, наконец, уверенностью, отозвались у шалашей и костров возбуждением. Казалось, вот-вот произойдет нечто такое, отчего рухнут перегородившие дорогу к грядущему заставы – и лучники, братаясь с народом, устремятся к дворцу.
Пока что на заставах, за рогатками, где стояли под государевым знаменем полотняные шатры, угадывалось нечто вроде растерянности. Лучники как будто бы присмирели – устали переругиваться с наглеющим народом. Толпы гомонили перед заставой, и снова появился отшельник – как последний довод, свидетельство благих намерений и знамя искателей. Подхваченные полудюжиной добровольцев, носилки шатались вместе с толпой, изможденный старец покоился на зыбком ложе, равнодушный к мирским страстям, – он третий день не принимал пищи из рук «бесов».
Ученый дока в пыльной рясе и скуфейке силился тем временем объяснить служилым, что они неправильно толкуют указ великого государя Могута. Понимают его узко и предвзято, как чисто запретительную, карательную меру, тогда как великий государь Могут в его неизреченной мудрости предупреждал против блуждающих дворцов, имея в виду исключительно благо и безопасность подданных. Похоже, медоточивые речи доки по капле, как подслащенный яд, проникали в казенные души стражников, которых изрядно смущала разраставшаяся без числа толпа. Под напором ее потрескивали и даже как будто бы сами собой приходили в движение, незаметно для глаза смещались рогатки. Лучников-то, как ни считай, что справа налево, что слева направо, что пеших с конными, что конных вместе с пешими, – словом, как ни складывай, их больше не становилось.
Шныряя между искателями, Золотинка видела, что достаточно было ничтожного повода, может быть, вскрика, чтобы возбужденный народ опрокинул рогатки. Но одна она, как видно, во всей толпе и знала, что время уходит и час от часу нужно ожидать на смену оробевшим лучникам полк конной надворной стражи во главе с Замором.
– Вы не то говорите, – не выдержала она вдруг. Не сказала – брякнула: запнувшись на полуслове, дока смерил взглядом чумазого пацаненка так, словно увидел у себя под ногами заговорившую лягушку. Но Золотинка, хоть и поняла, что занесло ее сгоряча на неверную дорожку, не смогла остановиться. – Лучников нужно увлечь во дворец. Потому что они и сами туда рвутся, понимаете? Поневоле они здесь стоят и совсем не враги нам, – продолжала она, понизив голос почти до шепота, – а вы так говорите, так бережно с ними обращаетесь – они же видят. Они чувствуют, что их хотят обмануть, заласкать до обмана. Нужно переменить тон…
– Брысь! – слабо выдохнул дока, и она, опомнившись, последовала своевременному совету. Мигом нырнула в толпу и исчезла.
По межибожской дороге среди всхолмленных перелесков заиграли наступление трубы. В скором времени послышался грузный топот конской громады, засверкали желтые доспехи, полыхнуло знамя… Можно было различить острия копий, и народ уразумел, наконец, кого же тут будут брать приступом. Бабы заголосили, и все без разбора сыпанули в стороны, освобождая дорогу войску.
Между столичными, в сияющих бронзовых доспехах, в перьях и кружевах витязями судья Приказа надворной охраны ехал в многозначительном одиночестве и без оружия. Маленький кинжальчик болтался на драгоценном поясе, который обнимал стеганый бархатный кафтан. Опущенные в застылой гримасе уголки рта как бы вытягивали и без того длинное лицо Замора. Казалось, оно посинело по щекам и над губами не от выбритой щетины, а по причине холодной, вяло текущей крови. Узко посаженные глаза его остановились на босоногом пацаненке… и Золотинка замерла. Начальник надворной охраны смотрел так долго и пристально, что, казалось ей, просто не мог не распознать выряженного под мальчишку пигалика…
Он отвернулся, не отдав приказаний.
С прибытием Замора, который привел с собой более ста витязей, несколько сот человек служилых и посошной рати, искатели побросали обжитые шалаши и рассеялись по лесам. От греха подальше бежала вместе с народом и Золотинка. Между тем посошная рать (согнанные на воинские работы мужики) за двое суток обвели обе заставы частоколами, откопали рвы и срубили прочные ворота под затейливой тесовой кровлей и с резными столбами.
Однако уже на следующий день далеко по окрестностям раскатился тяжкий подземный гул, вздрогнула земля. Искатели полезли на деревья, на пригорки и оттуда увидели встающие над дворцом клубы пыли. В привычном облике размытой расстоянием громады обнаружились рваные прорехи. Затем последовали еще несколько толчков и новые разрушения, которые перемежались ростом палат и башен.
Буян – отставной член Совета восьми – устроился где-то поблизости, так что они обменивались с Золотинкой письмами в течение одного-двух часов. Он считал, что во дворце погибли люди Замора. Ближайший приспешник Рукосила начал исследование блуждающего дворца, для этого он сюда и прибыл. Он будет посылать людей на гибель, пока дворец не рухнет окончательно и не уйдет под землю, унося с собой неразгаданные тайны. Сомнительно, чтобы кто-нибудь из людей Замора сумел добраться до его сокровенного значения, справедливо заключал Буян. «Однако, – писал он далее, – ничего удивительного, что неудачи преследуют и нас. А ты, мой друг, столкнувшись с неодолимыми препятствиями, выказал достаточно доброй воли и осторожности (Золотинка беспокойно шевельнулась в этом месте), и, поверь, ни у меня, ни у моих друзей никогда не повернется язык осудить тебя за оправданное обстоятельствами благоразумие. С наилучшими пожеланиями, Буян».