Рождение волшебницы
Шрифт:
– Тьфу, черт! – взревел оборванец, дергаясь и отмахиваясь, как ошпаренный.
Извиваясь, он пытался удержаться на прогнувшейся верхушке осадного дерева и сорвался вниз – наземь! Но не убился, а тотчас вскочил, обдавши смятенный народ вонью, и ринулся к ручью смывать дерьмо… Алчущий святости народ рассвирепел. Здоровенный булыжник звезданул святого старца по лбу, положив конец схватке, – звучный стук камня о череп, сдавленный вскрик, и несчастный исчез из виду.
Осаждающие проникли в пролом, обвязали беспомощного отшельника веревкой и с величайшими предосторожностями спустили вниз. Бабы заголосили – извлеченный на солнце столпник являл собой зрелище жалостливое и поучительное. Сквозь прорехи рубища
Пока женщины, охая и причитая, приводили святого в чувство, смачивали ему лоб и обтирали тряпками вонючее тело, мужчины сладили на скорую руку носилки, нечто вроде плетеного помоста на двух длинных жердях. Однако отшельник, с изумлением взиравший на чудовищно склонившихся к нему людей (девять лет он глядел на эту лужайку и на людей с недосягаемой высоты), заупрямился, едва начали его перекладывать на покрытые ветошкой носилки. Почитатели святого со смущением остановились перед необходимостью нового насилия.
– Вот его четки! Четки тут! – с восторгом первооткрывателя завопил на башне мальчишка, забравшийся наверх вместе с прочими любопытными.
Четки возвратили хозяину, и тот, жадно ухвативши заветное, тотчас забормотал, перебирая крупные бусины слоновой кости. Так его и подняли на носилки с четками в руках, пустынножитель привычно скрестил под себя ноги и больше уже не замечал перемен, восседая на гибко качающихся жердях, которые несли четыре дюжих послушника. Толпа потянулась вслед, и все шествие вступило в лес.
Захваченная кипением страстей, Золотинка забыла о бдительности и была за это наказана. Едва она спохватилась, что давно не проверяла за собой слежку и не поглядывала на небо, как обнаружила настырную ворону, которая кружила над башней и возвращалась к лесу для новых вылазок. Трудно было только сказать, что на самом деле занимало ворону: переполох вокруг отшельника или кто-то из действующих лиц? Наряженный деревенским мальчиком пигалик?
Золотинка замешалась в толпу и путалась между мальчишками, пока не вошли в лес, где можно было неприметно отстать.
Ворона пропала, насколько можно было это утверждать, полагаясь на слух и зрение в сумятице золотого света и зеленой тени, тихих вздохов и шорохов леса. Несколько раз Золотинка прощупывала окрестности внутренним оком, но не находила ничего напоминающего о разуме. Следовало, наверное, поблагодарить ворону за своевременное напоминание о бдительности. Это утешительное соображение позволило Золотинке заснуть. Она загадала подняться через час и прикорнула в густой тени елей.
Во второй половине дня, продолжая путь прямо навстречу солнцу, Золотинка разобрала в неясной дали странный излом земли и, остановившись, долго присматривалась из-под ладони. Все ж таки это была не скала, не случайная прихоть природы, а нечто иное… дворец. На таком расстоянии он мало походил на то блистательное порождение волшебства, о котором толковали в народе. Так… скорее груда развалин. Ни сверкающих шпилей, ни устремленных к небу башен, ни узорчатых, похожих на изделие золотых дел мастера, крыш. Нагромождение угловатых глыб – скорее крепость. Нечто тяжеловесное, лишенное обдуманной соразмерности. Так строит прижимистый, равнодушный к изящному мещанин: времянки, пристройки, чуланчики, чердачки, которые возникают по мере надобности и возможности, безбожно искажая первоначальный облик и замысел здания.
Уродливое видение в не мерянной еще дали совсем не нравилось Золотинке. И сердце ее билось, как на бегу, хотя она стояла, придерживаясь вросшего в землю камня, и все глядела из-под руки.
Ни разу не остановившись для отдыха, она успела ко дворцу засветло и увидела это зловещее сооружение так близко, что можно было различить переплеты узких редких окон.
На скалистом пригорке тянулась лента приземистых укреплений, а выше, стиснутые этой лентой, поднимались новые укрепления и башни самых причудливых, неправильных очертаний: полукруглые, многоугольные и вовсе уж непонятно какие. Из этих строений, перемежаясь резкими провалами, вырастали другие, уже и тоньше. А то, что высилось на самом верху, можно было принять скорее за печные трубы, чем за шпили или венцы. Заросший чахлым кустарником пригорок, где высился тяжеловесный дворец, оставался дик и безлюден. Да то и не диво: широким разливом всюду, сколько можно было видеть с развесистой сосны, куда забралась Золотинка, вокруг хищно колыхались заросли едулопов.
То было одно из насаждений, которые Рукосил-Лжевидохин заложил по всей стране прошлой осенью. Посеянные на крови, по местам сражений, убийств и казней, едулопы дали обильные всходы. Молчал опаленный дыханием нечисти лес, и слышен был хрипловатый шелест плотоядных зарослей. Похожее на отрыжку урчание. Младенческий гомон непробудившихся чудовищ.
Сколько их тут по серо-зеленым, в багровой ряби, просторам? По подсчетам пигаликов, только на межибожских посадках через три года, когда едулопы созреют и окончательно задубеют, сойдут с корней не менее пятисот тысяч послушных Рукосилу тварей. По всей стране, по разным оценкам – от трех до пяти миллионов.
Грязное половодье по мановению умирающего оборотня захлестнет Меженный хребет, обрушившись на Мессалонику и Саджикстан, затопит пигаликов и, достигнув берегов океана, хлынет вспять, на север… Разнузданная сила, стократно увеличенная направляющей властью чародея, вооруженная всесокрушающим искренем. Эта свирепая орда заполонит собою мир и, утвердив господство хамской жестокости, превратит в ничто, в пустой звук и посмешище все человеческие понятия: верность слову и долгу, честь и достоинство, отзывчивость, доброту, любовь и дружбу и… опять же – достоинство. Прежде всего они растопчут, сломают, истребят уважение человека к самому себе. И тогда можно будет делать с теми, кто уцелеет, все что угодно. И если уж пигалики потеряли голову, не зная, за что хвататься перед лицом такой беды, то, может, и вправду все бесполезно?
Золотинка вглядывалась в угнездившийся среди ядовитых зарослей дворец, и сердце ее томила тревога. Она все больше склонялась к мысли, что дворец – это язва больной земли, а не свидетельство и предвестник близкого возрождения. Пять хорошо подготовленных разведчиков-пигаликов нашли в блуждающих дворцах смерть, а тайна безличного, самопроизвольного колдовства стала как будто еще темнее. Теперь пигалики посылают тем же путем Золотинку, не обещая ей за это даже прощения, и она несется сломя голову, без рассуждений готовая быть шестой, потому… Потому, наверное, что давно уже непонятно как и с какой стати ощущает безмерную ответственность за порядок и благоустройство во всей вселенной, потому что болеет душой за мироздание.
Она поймала себя на этой мысли и усмехнулась. Нужно было, однако, приниматься за дело, искать подходы к дворцу. Золотинка спустилась наземь.
Заросли едулопов тянулись неровной серо-зеленой грядой, их неумолчное шуршание и самый вид толстых ребристых трав в чешуе крошечных колючих листочков вызывал смешанное со страхом отвращение, какое испытываешь, наверное, к дремлющему гаду. В десяти шагах начинало тошнить и слабели ноги, мутилась голова. Золотинка остановилась, не решаясь подойти ближе. Плотно сплетенные, так что, кажется, не просунешь между ветвями руку, едулопы выгибались и тянули к человеку ищущие отростки.