Рождение волшебницы
Шрифт:
Сейчас, когда я пишу тебе это письмо, в ночь на третий день зарева, нельзя сказать ничего определенного и об особенностях нового дворца под Межибожем. На этот час во дворце как будто бы никто не бывал, он растет последовательно, без потрясений, которые, как известно, сопровождают гибель проникших во дворец людей и пигаликов. Доступ ко дворцу затруднен зарослями молодых едулопов, которые окружают его со всех сторон, и это дает основания полагать, что в ближайшее время, в ближайшие дни, возможно, никто из случайных людей в него не попадет.
Наши лазутчики уже направлены ко дворцу, они будут на месте, вероятно, в течение суток. Однако они имеют указание во дворец не входить, если только не откроется никаких новых обстоятельств,
По правде сказать, Жихан, – говорю это от своего имени, поскольку не имею полномочий Совета восьми – мы очень надеемся на тебя. Отчаянная нужда и тревожное положение в Словании вынуждают меня (без всяких полномочий со стороны Совета восьми) еще раз подтвердить, что, если бы ты попытался сделать все возможное, чтобы поспеть к дворцу до его развала и решился бы во дворец войти, я бы не стал отговаривать тебя от этой опаснейшей и, вообще говоря, возможно, – я думаю – безнадежной затеи. Должен также отметить для чистой совести, что в случае успеха (крайне сомнительного!) твой подвиг остался бы без какой бы то ни было награды со стороны Республики. Прежде всего, потому что ты действуешь самостоятельно, без поручения Совета восьми. И второе, что особенно важно, твой давешний побег крайне усугубил… – тут Золотинка не сдержала ухмылки, так и не приучив себя к добропорядочному лицемерию пигаликов, – …и без того тяжкую вину твою перед Республикой. Мы не можем поручить тебе исследование дворца, не можем потребовать у тебя отчета о проделанной работе, не можем просить об этом, но не можем, понятно, запретить тебе и то, и другое. Тем более, что ты и сам знаешь положение дел – прямо скажем, аховое.
Решение, разумеется, остается за тобой и только за тобой. Точное расположение дворца указано на приложенном к письму чертежу.
Должен также сказать, что если бы я действовал по поручению Совета восьми, то нашел бы, может быть, средство, чтобы облегчить тебе путь к Межибожу – время не терпит! К сожалению однако, я действую на свой страх и на свою ответственность, изрядно к тому же ограниченную с тех пор, как после твоего побега я был выведен из состава Совета восьми и в нем осталось вместо пятнадцати членов четырнадцать (мое место по-прежнему никем не занято). Так что могу только посоветовать тебе в частном порядке воспользоваться при случае помощью камарицкого лешего Крынка. Вряд ли ты сможешь его найти, если будешь нарочно разыскивать, другое дело, если заплутаешь, тут-то Крынк и явится, явится и нужда в помощи. Так что, коли встретишь ненароком лешего, передавай ему привет от Лопуна, это один из немногих пигаликов, который сумел найти общий язык с камарицким лешим и даже оказал ему кое-какие услуги. Может статься, в память о Лопуне Крынк быстро доставит тебя на южную окраину своих владений. В противном случае, если имя Лопуна на Крынка не подействует, не трать времени на уговоры и уноси ноги подобру-поздорову.
Как бы там ни было, решать тебе.
Желаю удачи.
Всегда помнящий тебя Буян. Целую».
Это был первый поцелуй, который Буян позволил себе за годы знакомства.
Мимолетные слезы проступили на глазах пигалика… Что нисколько не помешало ему тотчас же заняться делом. Он наскоро собрал холщовую котомку, отправив туда после недолгих колебаний и хотенчик – мало на что уже годную рогульку, которая хранила в себе бестолковое желание Юлия. Волшебный Эфремон, коснувшись стены, брызнул ядовитыми лучами – оплетающие избушку побеги тотчас пожухли, листья свернулись на глазах и почернели. Все было кончено в ничтожную долю часа, ничего не осталось от любовно ухоженного рукотворного сада.
В общем, оставалась только дорога, все тот же изнурительный бег без пристанища. На просторном лопушке мать-и-мачехи с помощью почтового перышка Золотинка развернула чертеж Камарицкого леса, чтобы присмотреть путь к его южным окраинам. Не так уж много, когда по прямой, верст пятьдесят, но этими дебрями, то гористыми чащами, то болотами – черт ногу сломит! Нужно было рассчитывать на два дня пути – в день не уложиться, а три уже невозможно! Да потом еще сто верст до Межибожа, и еще – двадцать до блуждающего дворца. По правде говоря, не много надежды успеть.
Разобравши один чертеж, Золотинка изготовила на другом лопушке новый – крупнее, с большими, более четкими подробностями. И озадаченно обернулась. Неприятное было ощущение, будто за спиной кто-то стоит и подглядывает через плечо. Вновь уставившись на чертеж, но уже слепо, она припомнила, что не раз ощущала нечто подобное – неразгаданный чужой взгляд.
Дремучий дремотный лес… лес глядел… Легкий насмешливый ветер побежал по вершинам. В который раз уже она чуяла чужого. Неуловимый запах лесной нежити. Золотинка неспешно подобрала брошенные на траву лопушки с чертежами, тщательно, даже тщательнее, чем нужно, свернула их и чиркнула Эфремоном, обращая в золу.
Сразу что-то закряхтело вверху, посыпалась древесная труха, словно дуб вздрогнул и шевельнулся толстыми своими ветвями. Глупо было притворяться и дальше. Золотинка глянула. И еще успела заметить большой корявый сук, который взбежал вверх по стволу, пытаясь спрятать свои сухощавые стати среди зелени. Замер, не желая признавать, что разоблачен. Это был долговязый, локтей десять, а то и двадцать в длину сук, похожий на чудовищных размеров кузнечика с нелепыми конечностями и крошечной головкой-сучком, на которой чернели глазки.
Едва Золотинка распознала прянувший от нее сук, как по счастливому наитию испуганно ахнула и хлопнулась наземь задом, выражая тем самым крайнюю степень изумления, какая только доступна пигалику. Леший, однако, коснел в притворстве, он замер, как может замереть только неживое, не волнуемое кровью, неодушевленное существо, и Золотинке ничего уже не оставалось, как вскрикнуть в голос:
– Крынк! Род Вседержитель, это Крынк!
Казалось, что и после этого отчаянного призыва к знакомству Крынк не выдаст себя, будет играть в прятки и дальше, может быть, врастет в дерево, действительно обратившись суком, – это ничего ему не стоило… Как вдруг он захрустел суставами и прямо с вершины дуба, где Золотинка с трудом его различала, прыгнул вниз, обернувшись в нечто чудовищно грузное. Земля так и ухнула, приняв на себя рослого, косая сажень в плечах, перекошенного и волосатого мужика в длинном сермяжном кафтане.
Голова у него сдвинулась на левое плечо. Налево же был запахнут перепоясанный красным кушаком кафтан, на волосатых ножищах перепутанные сапоги – правый на месте левого. Верзила-леший в два человеческих роста.
– Вам привет от Лопуна! – мужественно сказала Золотинка. Леший превышал пигалика в четыре или в пять раз – над сидящим малышом он возвышался жутковатой башней. – Привет от Лопуна! – пропищала она еще раз, полагая, что леший туговат на ухо.
На красной роже его, увенчанной острыми волчьими ушами, не отразилось ничего.
– Гы-ы! – косноязычно замычал Крынк, как деревенский дурачок. – Гы-ы! – негодующее ревел он, протягивая лапу в сторону почерневшей, совсем уж увядшей избушки.
И тут Золотинка сообразила, что, лихо расправившись со своим садом, совершила в глазах потрясенного лешего непростительное преступление. Крынк ожесточенно плюнул ей под ноги:
– Тьфу!
Свирепый вихрь развернул его на одной ноге, взметнув полы кафтана, леший взлетел, мгновенно распадаясь на клочья, – целый стог развеянной ветром листвы. И тот же завывающий вихрь подхватил Золотинку, бросил кувырком вниз – в бездну, только она и успела сообразить: падаю, в землю!