Рождение волшебницы
Шрифт:
Однако ядовитая болтовня Зимки-Золотинки всколыхнула старика больше, чем он и сам мог этого ожидать. Прихватив свечу, Лжевидохин двинулся с неведомой целью вкруг спальни. Прошел в дальний угол, где не бывал уже несколько месяцев, и обнаружил тут попорченные клыками башмаки, растерзанную меховую шапку– кажется, ею прежде венчались Шереметы. Среди прочего хлама, среди обглоданных костей оказался недавно потерянный великокняжеский скипетр – в алмазах и золоте.
Собаки глядели на хозяина: будет ли взбучка? Но за потерянный скипетр, мерещилось Рукосилу, кто-то уже поплатился – кажется, поплатился… Взбудораженные,
– Боже мой, боже! Какой ужас! Какое уродство, – шевельнулись губы.
Пошатываясь, непроизвольно вздергивая руку, чтобы придержаться за стену, Лжевидохин двинулся к прикрытому черной траурной занавесью зеркалу. Первый раз с тех пор, как по недомыслию постельничего повесили здесь зеркало, Рукосил-Лжевидохин набрался мужества глянуть в его бездонную глубину.
Ненавистная харя… эта приплюснутая, плоская, как сковорода, лысина и сдавленный морщинами лоб, под которым приладились кое-как гляделки – жалкое наследство Видохина… Изъеденные ядовитыми испарениями кислот зубы торчали редкими желтыми пеньками.
Неужели все это можно содрать с себя, как старую, рваную одежду?
– Золотинка, – неровным голосом прошептал Лжевидохин – с известных пор обнаружилась у него среди прочих скверных привычек потребность разговаривать с собой вслух.
– Не дать маху и не давать спуску… не торопиться… но и не мешкать… не распускать слюни… не наломать дров, – внушал сам себе Лжевидохин, спустившись из спальни в потайной переход.
…Чудовищные тени бежали по стенам подземного перехода. Из двух носильщиков едулопов, которые тащили кресло с чародеем, тот, что шагал сзади, не имел головы. Зато у него было семь штук глаз, расположенных так удачно, что едулоп имел возможность смотреть сразу и вперед, и назад, и во все стороны, а заодно под ноги – для этого цели служило око, прилепившееся на левом колене. Понятно, что калека не мог обойтись без утробы, ибо нельзя жить без пищи, а следовательно, в дополнение к желудку, самое малое, необходим рот и желательны зубы. И то, и другое красовалось на животе, примерно там, где у людей пупок. Узкая щель под грудью мерно позевывала, являя зубы, что, впрочем, не означало сонливости или скуки. Не имея головы, едулоп никогда не спал и, ясное дело, никогда не испытывал скуки – еще одно преимущество безмозглого образа жизни.
В противоположность носильщику один из боевых едулопов, из тех, что звенели на ходу длиннополыми медными кольчугами, располагал двумя головами. Причем запасная, подвинувшись на левое плечо, почти не размыкала глаз, дышала измученно и вообще имела заморенный вид, что свидетельствовало о далеко не безоблачных взаимоотношениях с главенствующей напарницей. Шагавший впереди факельщик держал два огня двумя руками, а третьей помахивал при ходьбе.
Путь великого слованского государя на этот раз лежал в Птичий терем. Основательное это сооружение скрывало службу наружного наблюдения.
Пустынные темные переходы соединяли к удобству старого оборотня службы и приказы Вышгорода. Не слезая с кресла, он отпер новую железную дверь и оказался в приказе – в низкой сводчатой комнате со множеством деревянных полок под книги и свитки и длинным столом, который упирался торцом в основание решетчатого окошка, уже слегка посеревшего в преддверии дня.
Все свободные от полок стены занимали большие и малые чертежи, которые изображали раскрашенную Слованию, как она представляется с птичьего полета, порубежные страны, отдельно Толпень, Колобжег, Сурож, Крулевец, Любомль и другие крупные города. Иные чертежи изображали усадьбы, строения и даже дворы с хилыми человечками на них, кое-где перечеркнутыми, с уродливыми закорючками собак и прочей имеющей государственное значение живностью. Представлены были также распутья, колодцы, придорожные часовни, могилы, переплетения дорог и тропок, впрочем, по большей части довольно бегло выписанные.
Туго скатанные и перевязанные лентами свитки, что громоздились на полках, тоже, наверное, были чертежами. Большой белый лист с недоконченным рисунком каких-то диковинных колдобин – вероятно, это были горы – лежал развернутый на столе. Рядом, ближе к окну, на заляпанной темными пятнами скатерти располагались в полном порядке бумаги и стояла единственная на всю комнату чернильница, что свидетельствовало, по видимости, что Приказ наружного наблюдения не был особенно людным учреждением. В этот неурочный час приказная комната и вовсе пустовала.
В смежной каморке, скудно обставленной случайной утварью, спал на кровати, закрыв голову подушкой, верный человек Ананья. Лжевидохин оставил едулопа со светом за порогом – иначе трудно было бы повернуться – и принялся расталкивать спящего.
– Я только что лег, – проворчал разбуженный, открывая глаза, – а в прошлую ночь, сдается мне, не спал и трех часов. – Это было единственное приветствие, которым верный Ананья почтил седины великого слованского государя.
В свою очередь и Лжевидохин, пользуясь, правом короткого знакомства, прихватил со столика кувшин и вылил его содержимое на голову подручника.
– Это вино, – сообщил тот, отряхнувшись, как дворняжка.
– Что это ты, запил? – хмыкнул старик. – Ты же не пьешь вина.
– Отобрал у девок, – коротко пояснил Ананья.
– Так ты проснулся? – переменил разговор Лжевидохин.
– Нет, – честно отвечал Ананья.
Лжевидохин огрел его по щеке. И потом еще раз.
– Теперь как?
– Проснулся…
– Ты нашел пигалика, который назвался Жиханом? Того, который убежал в корчме от княгини?
Сидя на мокрой, залитой вином кровати, Ананья отвечал не сразу. Он, видимо, проснулся все-таки не настолько, чтобы уразуметь без запинки, о каком пигалике идет речь.
– Мм-нет, – возразил он без уверенности. – А может, нашел. Восемь девок возвратились и сидят без превращения вторые сутки. Черт знает, чего они там принесли в клюве.
– Этот пигалик – Золотинка, – безжалостно оборвал благодушные разглагольствования чародей.
Теперь только утомленный до землистых оттенков под глазами Ананья взбодрился окончательно. Лицо трудолюбивого приказного походило на скоморошью личину, с чрезмерно шишковатым носом и вывернутыми губами. Теперь в лице этом выразилось нечто живое.
– Золотинка? – повторил он как бы для себя. – Вот уж не думал.
– Никто не думал, – отрезал Лжевидохин. – Я и сейчас не думаю. Но проверять будем. – И он бессознательно тронул растрепанный хвостик ниток, где прежде болталась на халате пуговица.
– …Не думал, что судьба пойдет по второму кругу, – протянул Ананья. Это отвлеченное соображение в устах не особенно склонного к пустым рассуждениям подручника не понравилось Лжевидохину, который не мог уже не замечать, что стоит, изнемогая от слабости, тогда как верный человек его сидит на кровати.