Рождение волшебницы
Шрифт:
– Ну, покажи, – сказал Лжевидохин, бессердечно хихикнув. Голову его обнимало туго затянутое полотенце, из-под которого стекали на лицо похожие на пот капли.
Когда Лжезолотинка расстегнула тяжелый, в узорочье пояс, два раза обернутый на бедрах, и сбросила юбки, одну и другую, собаки опять приподнялись: голые ноги женщины, спущенный окровавленный чулок возбуждали их плотоядную похоть. Оживился и Лжевидохин.
– Если мне станет дурно или на сон потянет, – хмыкнул он, – звери тебя растерзают.
Но сейчас, после резкого, как ожог,
Острый клык пробил ногу под коленом, из черной глубокой ранки текла, размазываясь по икрам, пропитывая спущенный чулок, кровь. Было ли это от великой ненависти или от великой любви, но Зимка не чувствовала боли, почти ничего, кроме стеснения в колене. Она хромала и хныкала только потому, что старик этого ожидал и хотел, он получал от этого удовольствие.
Он положил руку с корявыми, обожженными кислотой пальцами в перстнях на внутреннюю поверхность бедра и повел вверх… Сладострастие немощного старца, наверное, носило чисто умственную природу, едва ли он испытывал желание – слабую память о том, что есть желание. От этого ее мутило. Зимка прикрыла глаза… верно, ей действительно стало плохо – от омерзительного, спирающего горло чувства, так что старик прервал свои супружеские изыскания и тронул колено возле раны.
– Что уж, так скверно?.. Ишь ведь как цапнул… Бедный наш зайчик…
Он вытирал дрожащей ладонью кровь и слизывал ее потом языком. Когда Зимка увидела это, неодолимая сила бросила ее вбок и согнула в позыве рвоты, с икающим звуком она разинула рот.
– Но! – тотчас предупредил старик, останавливая вскочивших собак.
– Мне плохо, – пробормотала Зимка.
– Там ночной горшок, – показал он с заботливостью, от которой ее снова согнуло с противным рвотным стоном.
И тогда, бледная, орошенная потом, она вдруг решила окончательно то, что не давалось ей все эти дни бесплодных размышлений: страстное желание уязвить старика подсказало ей способ спастись от подозрений, а может быть, и чего-то большего, чем подозрения.
– Я встретила Золотинку, – сказала она глухо, не оборачиваясь и не глядя на Лжевидохина, ибо не могла глядеть на него, не выдав ненависти. – Ну, тогда в корчме, ты знаешь. Пигалик… я приказала захватить, – Золотинка. Она сказала, когда мы остались вдвоем, что многому научилась. Если я правильно поняла намеки, она знает, как вернуть оборотню его подлинное естество, когда утрачен образец для превращения. Она имела в виду тебя.
– Но это невозможно, – возразил Лжевидохин слабым голосом.
– Ты ж, наверное, не прочь порезвиться, как в сорок лет? Я думаю, из Рукосила выйдет не худший Могут, чем из Видохина, – съязвила она, но старик, этого не заметил: привычная рана открылась, снова, как в первый миг, как тогда в Каменце, он ощутил ужас своего положения.
Зимка точно рассчитала удар. Вместе с тенью надежды тотчас явилось и недоверие, и острое сознание своей жалкой, унизительной участи: бессилие на вершине могущества. С коварством хищницы Зимка цапнула и отскочила. В слюне ее был яд, она заронила нелепую и невозможную надежду, которая будет теперь разъедать старика изнутри, лишая его хладнокровия и трезвости… побуждая гоняться за призраками, чтобы подвести к окончательному крушению.
– Но как это может быть? – бормотал Лжевидохин, наливая дрожащей рукой снадобье – из синей склянки в малую стопку; проглотил и скривился. Не обманываясь старческой слабостью чародея, Зимка держалась настороже и правильно делала.
– Как же так, – раздумчиво бубнил он самому себе, – я получил известие из Республики: Золотинку казнили.
– Это надежно? – спросила она, не выдавая замешательства; ненависть и отвращение помогали ей найти тон. – Можно ли положиться на эти сведения?..
Лжевидохин молчал, словно не слышал. Потом спохватился:
– О да! Вполне надежный источник! Настолько надежный, насколько может быть надежен тот, кто еще жив. Самое надежное на свете – это смерть, моя лапочка, за остальное трудно ручаться.
Он стащил с головы полотенце и утер лицо, словно умывшись, и ненужную тряпку бросил на пол. Казалось, старик забыл свои хвори, головную боль и муки бессонницы, он смотрелся молодцом, совсем не так скверно, как ей хотелось. И только ночная рубашка в желтых пятнах да отечные босые ноги на ковре напоминали Зимке о неурочном характере их доверительной беседы.
– Ну, тогда я не знаю, – промямлила Зимка. – Тебе, конечно, виднее.
– Но с чего ты взяла? Почему ты решила, что Золотинка? – выказал нетерпение Лжевидохин. Не так уж он был в себе уверен, чтобы отметать с порога Зимкины бредни. – Пигалик сам тебе это сказал?
– Разумеется, нет. Я уж потом это сообразила.
– Ах вот как! Значит, мы должны довериться твоей проницательности, – хмыкнул Лжевидохин чуть-чуть наигранно. В противоречии с пренебрежительным тоном сказал он «мы», чего Зимка от чародея никогда прежде не слышала.
– Придется довериться моей проницательности, – подтвердила она, наглея в ту самую меру, в какую Лжевидохин выказывал слабость. – Ну, и сверх проницательности – пустячок. У пигалика нашли за поясом хотенчик.
Беглый, искоса взгляд открыл настороженной Зимке, что всезнающий чародей действительно поражен. Он ничего не слышал о находке! Взметень и все его люди, что были в деле, погибли или рассеялись, а Малмора, значит, ничего не успела пронюхать. И, главное! никакая сорока, ни коршун, ни волк не видели великую государыню Золотинку с хотенчиком в руках на пути к Юлию.