Рождение волшебницы
Шрифт:
– Так это… Ага, – тараторила возбужденная пережитым девица, – так вы владетель Голочел, начальник того отряда… Ваше возвращение ждут все еще на заставе. Вы еще здесь. Вот что. А я, если по-честному, хочу выйти. Можно выйти?
– Выходи, – пожал плечами Голочел вполне равнодушно и оглянулся.
Все оглянулись. Там, где только что была дверь, тянулась ровная белая, без задоринки стена.
Девица-оборотень не казалась, впрочем, особенно испуганной, и не только потому, наверное, что не видела еще непосредственной опасности, – рядом с мужчиной, красивым мужчиной, рядом с вельможным красавцем, она испытывала подъем, который
– Но ты же поможешь мне выбраться? – вопрос ее заключал в себе нечто игривое, потому что при всех обстоятельствах подразумевал утвердительный ответ.
Лениво ступая, Голочел прошел к лестнице и облокотился о завитой спуск перил в многозначительном соседстве с красавицей. Стали видны вызванные давнишним утомлением и беспорядочным образом жизни темные круги и морщины вкруг глаз при молодых еще, свежих щеках.
– А что, какой сегодня день? – молвил Голочел, помолчав. – Сегодня среда?
– Пятница, – беспричинно хихикнула девица, обегая взглядом своды и нигде в силу чрезвычайной живости своей натуры не задерживаясь, задела мимоходом глазками и Золотинку. Мальчишку Рукосилова лазутчица не забывала среди самых волнующих приключений, сопляк тревожил ее недремлющий, приученный к сопоставлениям ум.
– Пятница? – вскинул брови Голочел. – Значит завтра, в субботу днем можно ожидать медного истукана Порывая. Каждые сутки он сокращает расстояние на сто с лишком верст. Остановить его невозможно, и Замор имеет приказ уничтожить дворец прежде, чем истукан переступит его порог. У тебя мало времени, милая, чтобы убраться. – И он с оскорбительным равнодушием похлопал девицу по щеке.
– Как это уничтожить дворец? – зарделась она, бросив тревожный взгляд на мальчишку.
– Замор впустит сюда толпы искателей, откроет обе заставы, народ хлынет потоком, и все в мгновение ока рухнет. На твою красивую, но замечательно глупую голову, милая. – Он задержал снисходительный взгляд на глубоком вырезе пла-
– Мы не одни! – возразила девица.
Юноша расхохотался – откровенно и нагло, невесело.
– Мы не одни! – с укором повторила девица, указывая на Золотинку. – Кто этот мальчишка? Ты подумал, кто он и как сюда попал? Зачем он слушает наши разговоры?
– А ты спроси, – небрежно кинул Голочел.
– Как тебя зовут, мальчик? Ты откуда? – допытывая Золотинку, девица бросала многозначительные взгляды на Голочела, призывая его одуматься и вспомнить о деле, которому они вместе служат.
А Золотинка молчала. Чутье подсказывало ей, что во дворце нельзя врать даже с благими намерениями, из лучших и возвышенных побуждений. Тяжелая основательность нависших над головой сводов была лишь видимостью, которая зависела от хрупкого, непостижимой природы равновесия.
– Нет, ты знаешь, кто этот мальчишка? – сердилась девица, раздосадованная равнодушием Голочела. – Это… это оборотень. Совсем не смешно. Он не тот, кем притворяется. Я его хорошенько рассмотрела, я знаю – у меня на него разнарядка. – Бурливое возмущение лазутчицы было прервано самым неподобающим образом: поскучневший уж было Голочел расхохотался, заслышав про «разнарядку».
– Если это оборотень, – сказал он затем с кривой ухмылкой, – он все равно здесь недолго протянет. Да и не все ли равно, кто сколько протянет? Ты что, милая, надеешься протянуть дольше всех?
Вопрос окончательно обескуражил готовую было возразить девицу, она смешалась, в досаде ее было что-то жалкое и простодушно-искреннее в то же время.
– Ты спрашиваешь, кто этот мальчишка, – продолжал Голочел, не обращая внимания на девичьи чувства, – но не спрашиваешь, кто я? Впору спросить, кто ты? Кто из нас опаснее? Кто из нас похвастается чистой совестью? – он окинул презрительным взором девицу и чуть долее задержался на Золотинке, что скромно стояла поодаль, словно бы ожидая разрешения старших удалиться. – Кто похвастается чистой совестью, если жил? Только не я. Я… – и он как-то странно сглотнул, то ли смешком подавившись, то ли слезами. – Я – отцеубийца. Я убил отца по приказу Замора, – заключил он с неестественной усмешкой. – Да! Собственного отца. Мне дали нож, и я это сделал. Не из трусости. Жизни моей ничего не грозило. Я сделал это… из низости. Потому что боялся потерять власть, положение, богатство – все то, что, казалось мне, придает смысл жизни.
По мере того как Голочел слово за слово погружался в дебри признания, он как будто бы испытывал облегчение и, может быть, даже находил известное удовольствие, пугая слушателей.
– Мой дворец в Толпене был полон прихлебателей и друзей, дружки да подружки так и кишели… кишмя кишели… м-да. Мне дьявольски везло в деньгах и в любви, я дьявольски богател при Могуте. И вот, скажите, все нужно было потерять из-за болтовни выжившего из ума старика, который полез в мятежники. Потерять по единственной причине – отец мой, окольничий Хоробрит, не умел держать язык за зубами. Это было дьявольски обидно. А они сказали: вот тебе нож, зарежь изменника. Все равно он был обречен. И отец сказал мне: смелее, сынок! Он не верил, что я это сделаю. Не верил, когда я взял нож, не верил, когда я подошел к нему и глянул в глаза… Не верил, когда занес руку… И когда клинок… саданул в сердце – все равно не поверил. Не успел.
Тяжело облокотившись на перила, Голочел ни на кого не глядел.
– Ты это сделал… – верно, девица пыталась подыскать оправдание, но не могла найти, что сказать. – Как ты страдал! – произнесла она наконец, но все же по-прежнему держалась от убийцы на два шага.
– Страдал? – хмыкнул Голочел, не поднимая головы. – Ничуть. Просто меня не стало. Осталась одна видимость, пустота там, где был человек. Видимость желаний, видимость гордости, видимость разговоров, видимость любви… Замор и Рукосил… они знали, что меня уже нет и потому послали во дворец. Не знаю, кто придумал – они достойны друг друга, – но это дьявольски хитро. Чертовски хитрая затея: они решили, что дворец не сможет погубить того, кого уже нет. У кого уже нет души. Теперь я понял их дьявольский расчет, а поначалу казалось, что посылают на смерть. И я пошел. Может ли возразить тот, у кого нет ни самолюбия, ни смелости, ни страха – ничего? Они могли делать со мной все, что угодно. Я пошел и ждал смерти. Жду ее и по сей час.
– Бедненький! – не выдержала девица.
Голочел не сопротивлялся, и поцелуй их был столь долог, что Золотинка имела время ненавязчиво удалиться.
По каменной лестнице она поднялась на второй ярус дворца и, открыв дверь, очутилась в узком, вроде ущелья, проходе. Сводчатый верх его различался как опрокинутая над головой пропасть. Резко изломанные в десятке шагов справа и слева повороты скрывали продолжение. По красным стенам комнаты снизу доверху висели картины в золоченых рамах, на постаментах белели мраморные изваяния.