Рождение Зимы
Шрифт:
— Оставь нас, — наконец сказала Ин'хинир.
Еле-еле справившись с навалившимся облегчением, Оризиан кое-как поднялся на ноги. Торопясь уйти, он даже не обращал внимания на боль в боку. Только когда он уже поднял шкуру на выходе из палатки, сомнение выдало себя.
— Значит, нам разрешат покинуть во'ан? — спросил он.
— Мы будем думать, — только и ответила Ин'хинир.
VI
Он долгие часы просиживал, скрестив ноги, у входа в палатку. Ему дали кунью накидку, от которой шел такой крепкий запах, как будто ее только что содрали с животного. Накидка была кстати, потому что воздух свежел с каждым днем.
Две недели — и целую жизнь — назад
Дожди миновали, но, несмотря на стремительно несущиеся облака, большую часть дня небо было ярким. На солнечном свету голые деревья отбрасывали четкие тени по всему лагерю и ложились на траву зеленым напоминанием о лете. Какие-то небольшие птички порхали и щебетали по всему во'ану. Киринины уходили и приходили. Они, как и в любой другой деревне, охотились, собирали хворост, готовили еду.
Но среди уже знакомого попадалось и кое-что такое, чего он не знал и не понимал. Например, его выбивало из колеи огромное, сплетенное из сучьев лицо, стоявшее как часовой в центре во'ана; один или два раза он видел, как киринины прикасались к нему пальцами и что-то бормотали. Иногда ему казались угрожающими шесты, украшенные черепами разных животных, особенно при определенном освещении. Но, наверное, больше всего его нервировало, когда он замечал, что кто-нибудь из Лис тихо стоит между хижинами и смотрит на него. Когда он отвечал взглядом на взгляд, то человек ничуть не смущался. Оризиан всегда первым отводил глаза.
Пару раз в день им с Ротом разрешали побыть какое-то время вместе. Рокочущий бас Рота чаще всего тратился на заботы об Оризиане и планы скорого, как только юноша наберется сил, бегства. Оризиан знал, что, если Лисы этому воспротивятся, им с Ротом далеко не уйти; лучше и безопаснее полагаться на здравый рассудок и терпение, а не на побег. В глубине души Рот и сам это понимал. Наверное, он говорил о побеге только потому, что считал это полезным для подъема духа товарища. Но тогда они оба лукавили, поскольку Оризиан так и не сказал Роту о разговоре с во'ан'тиром. Вряд ли Роту стало бы легче, если бы он узнал о том, что их судьба все еще висит на волоске. Пока, во всяком случае.
Эсс'ир навещала его часто, иногда приносила еду, иногда осматривала рану, иногда просто так — он не понимал зачем. Дошло уже до того, что он поджидал ее. Хотя она редко улыбалась, в ее обращении с ним чувствовалось скрытое дружелюбие. Случалось, в разговоре она, как иногда и Иньюрен, употребляла странные обороты, и Оризиан не всегда улавливал смысл ее слов.
Иногда она отвечала на вопросы. Он спросил, сколько людей в во'ане, она ответила, что две-три сотни. Семь а'анов, которые опять распадутся весной. Где ее родители? Ее родители ушли к плакучей иве. Брат охотится в горах Кар Крайгара.
Если же он задавал вопрос, который выходил за какие-то невидимые рамки, она притворялась, что не слышит, или уходила. Она не говорила о том, что их с Ротом ждет, не обсуждала их судьбу, как не говорила и об Иньюрене. А когда он спросил ее об огромном таинственном лице из прутьев и сучьев, которое надзирало за всем лагерем, она только чуть заметно качнула головой. Он уже научился ходить, потихоньку и осторожно.
По ночам, когда ему никак не удавалось заснуть от странного запаха кирининской палатки, он прислушивался к чужеродным звукам леса и лагеря. В эти одинокие часы, его, объятого тьмой, одолевали образы и воспоминания, которые безостановочно крутились в голове. Чаще всего это были сцены из ночи Рождения Зимы в Замке Колглас. Но был один человек, в ком он нуждался больше всего, чье отсутствие ранило его гораздо сильнее всего прочего, и которого он потерял задолго до той ночи: Лэрис, его мать. Пустота, которую она оставила в его жизни, так и оставалась свежей незаживающей раной. Тогда он плотно закутывался в меха на своей лежанке, как будто укрывался в ее объятиях.
Наутро четвертого дня с тех пор, как он очнулся, когда Эсс'ир принесла ему чашу с жидким бульоном, он почувствовал, что что-то изменилось. Она как будто светилась, чего прежде не было. Он спросил, не приняла ли Ин'хинир решения, но Эсс'ир не ответила.
Только сказала:
— Брат вернулся. Он к тебе зайдет.
Действительно, позже в сопровождении Эсс'ир в хижине Оризиана появился высокий, поджарый охотник. Он оказался внушительнее, чем все киринины, каких до этого видел Оризиан. Он вошел без единого слова и, казалось, занял собою все пространство палатки. У него были длинные серебристые волосы с металлическим отблеском и суровое лицо, сплошь покрытое замысловатой, синей татуировкой. Дымчатые глаза оставались бесстрастными, но уголки рта чуть-чуть дрогнули при виде полусидевшего на лежанке молодого хуанина.
— Мой брат, — объявила Эсс'ир. — Варрин.
— А я Оризиан, — сказал раненый юноша, страстно желая, чтобы его сердце так не колотилось.
Высокий киринин наклонил голову и прищурился. Оризиану показалось, что его чем-то пронзили.
— Альин, — сказал Варрин и вышел на утренний воздух.
Эсс'ир смотрела ему вслед, поглаживая щеку белыми ногтями.
Оризиан откашлялся:
— Что значит альин!
Она взглянула на него:
— Птенец, неоперившийся. Они выпадают из гнезд. Не годятся для охоты, — ответила она и вышла вслед за братом.
Он снова увидел Варрина в тот же день, когда Эсс'ир проводила его к костру, на котором их ждала миска с тушеным мясом. Брат присоединился к ним, когда они, сидя рядом, молча ели. Оризиан краешком глаза наблюдал за ним, украдкой разглядывая густую татуировку, изрезавшую лицо киринина. Наконец, он поставил миску и повернулся к Варрину.
— А что… — он чуть запнулся, — что означают эти знаки? На твоем лице?
Эсс'ир заговорила раньше, чем ее брат успел ответить:
— Это кин'тин. Тройной. Очень немногие имеют такой же.
Она что-то проговорила Варрину. И в который раз Оризиан подивился тому, как звучит ее голос, когда она говорит на Родном языке: как будто ручеек журчит и переливается.
— Я могу рассказать, как он заслужил кин'тин. Он согласен. Хочешь расскажу?
— Да, хотелось бы.
— Первый он получил, когда ему было тринадцатое лето, — почти благоговейным тоном начала Эсс'ир. — Он был копьем а'ана Тин Вир, пересекал земли Белых Сов. Они охотились на врага пять дней. Он положил стрелу в старика из-за дерева. Второй — когда ему было пятнадцать. Он вспорол одного из них ножом. До третьего прошло много лет. Кёркин позвал копье а'ана, и они шли по долине, углубившись далеко в земли врага. Они нашли семью у потока и всех их послали к иве. Варрин взял огонь из их лагеря. Они побежали к реке, но волчья стая врага была сзади. Многие пали. Кёркин и еще десятеро. Только пятеро вышли из деревьев и вернулись. Варрин принес огонь. За это ему дали третий кин'тин. За вражеский огонь.