Рожденная революцией
Шрифт:
Коля ушел в голову колонны. У Самотеки Садовое кольцо перегородили «ежи». В проходе дежурили двое красноармейцев.
– Привет пехоте, – поздоровался Олег. – Что слыхать?
– Постреливают, – отозвался красноармеец, всмотрелся в петлицы Олега и добавил: – Товарищ капитан.
– Закуривайте. – Польщенный Олег протянул красноармейцам портсигар. Он не привык еще к своему новому, досрочно присвоенному званию и весь расцветал, когда посторонние обращались к нему «товарищ капитан».
Красноармейцы прикурили. Тот, что был помоложе,
– Ловите, значит? И много их?
Олег оглянулся на Воронцова и сказал с заминкой:
– Есть, к сожалению. Да ведь это и понятно. В тяжелый час вся муть поверху плавает.
– Это точно, – подтвердил боец. – Дерьмо – оно завсегда плавает, товарищ капитан. Кстати сказать, окно видите? Во-он в том доме, на углу бульвара. Второе от края, пятый этаж?
– Вижу. А что?
– Человек оттуда прыгнул. Минут пятнадцать назад.
– Какой человек? – растерялся Олег. – Вы ходили? Смотрели?
– У нас – пост. На поглядки времени нет.
Подошел Миша.
– За мной! – Олег побежал.
На тротуаре лежал мужчина лег тридцати в светлом габардиновом плаще. Он был мертв.
– Пойдем в квартиру.
Лифт не работал, поднимались пешком. Воронцов все время оглядывался и наконец сказал Олегу:
– Посмотри.
Только теперь Олег обратил внимание, что двери большинства квартир были полуоткрыты или открыты совсем. На ступенях лестницы то и дело попадались домашние вещи, словно кто-то второпях спускался с верхнего этажа и забыл запереть чемодан.
Вошли в квартиру. В коридоре сидела молодая женщина. Она посмотрела на Олега и Мишу, спросила ровным голосом:
– Вы из НКВД?
– Я сотрудник милиции, – сказал Олег. – Что произошло?
– Я звонила в НКВД. Это касается их, а не вас.
– Вам придется разговаривать со мной, – повысил голос Олег. – Кто этот человек, который лежит там внизу?
– Мой муж, – женщина подняла на Олега глаза – равнодушные и пустые.
– Почему он… сделал это?
– Он трус. – Женщина пожала плечами. – Побоялся возмездия.
– И вы об этом так спокойно говорите.
– А как, по-вашему, я должна говорить? – Она снова пожала плечами. – Немцы войдут в Москву?
– Нет!
– Послушайте… – Она включила приемник.
– Почему приемник не сдали?
– Муж сказал, что есть разрешение, – она увеличила громкость.
– …тели Москвы! – послышался из динамика уверенный громкий голос. – Германские войска у ворот города! На улицах московского предместья Химки – немецкие танки! Мы призываем всех честных граждан…
Олег выключил приемник.
– Без акцента говорит, – тихо сказал Воронцов.
– Объяснитесь все же, – обратился Олег к женщине.
– Он был как сумасшедший. – Женщина сжала виски пальцами. – Твердил все время: «Я буду ждать немцев, все погибло, ты должна быть со мною». Я ничего не понимала. Я говорю: позвоню в НКВД, замолчи, не смей! Он смеялся мне в лицо: «Павлик Морозов в юбке! Ну, позвони! Позвони,
– Успокойтесь. – Олег протянул ей стакан с водой. – Не о ком вам жалеть, вы все правильно сделали.
Она кивнула:
– Вы идите. Не ваше это дело, не милиции.
Олег обернулся. В дверях стоял Коля, рядом с ним – трое в штатском.
– Это – наши сотрудники, – объяснил им Коля, хотя на Олеге и Мише были форменные плащи с петлицами.
– Вы из госбезопасности? – спросил Олег.
– Да, – подтвердил один из мужчин. – Что здесь?
– Типичный случай паникерства. Человек перетрусил и покончил с собой. Жена ни при чем.
– Разберемся, – мужчина и его спутники вошли в комнату. – Пришлите нам понятых и продолжайте заниматься своим делом.
Коля откозырял, обратился к своим:
– Пошли, товарищи.
Миша обернулся: жена самоубийцы смотрела с такой тоской, с таким отчаянием, что Миша не выдержал:
– Вы крепитесь, вам теперь никак нельзя себя распускать.
Она улыбнулась сквозь слезы:
– Спасибо вам.
Начинало светать. В предрассветном небе возникли рыбообразные силуэты аэростатов воздушного заграждения. Громады домов вдруг высветлились и словно повисли в воздухе. Миша и Олег шли замыкающими. Оба молчали.
– О чем думаешь? – спросил Олег.
– Так, – Воронцов поднял воротник плаща, сунул руки в рукава. – Холодно чего-то.
– Ноябрь на носу, – хмыкнул Олег. – Переживаешь?
– Не могу понять, – сказал Миша. – Почему этот… ее муж… стал таким?
– А чего тут непонятного? – повернул к нему голову Олег. – Привык человек жить в свое удовольствие. А пришла беда – растерялся. Знаешь, что я тебе скажу? Я перед войной, ну, перед самым началом иду как-то по улице, смотрю – мать честная: одеты-то все как! Ну, думаю, хорошо стали жить люди, ничего не скажешь. А навстречу девчонка идет, лет пятнадцати. Расфуфыренная, как старорежимная барышня. И серьги на ней, и кольца, и туфли, на высоких каблуках. Ты пойми: я не против хорошей жизни. Я против обжорства. Заметил сейчас, какая мебель у них в квартире была? Музейная!
– Тебя послушать, так все наши беды от мебели, – перебил Миша. – Нет, брат, тут сложнее. Настоящего человека ни мебель, ни золотое кольцо подлецом не сделают.
– А тогда в чем ты видишь причину? – разгорячился Олег.
– В одном, – спокойно отозвался Воронцов. – Газеты пишут о справедливости? Пишут! Значит, каждый должен за эту справедливость стеной стоять! Начальство ты или нет, а совесть свою не продавай, не разменивай! А то у нас как порой бывает? Подхалимство, угодничество. Ты не улыбайся! Это все разъедает души, как ржа железо. А потом удивляемся, откуда предатели, неустойчивые люди. Вот кончим войну, все по-другому будет. Такое испытание очистит нас, закалит. Будем правду-матку в глаза резать, со всякой пакостью в открытую бороться.