Рождественские рассказы о детях
Шрифт:
У Федюка глаза разгорелись на купецких ребят.
Увидели парнишку озорники балованью – и к нему, все трое… Окружили…
– Ты чего, музлан? – пищит самый махонький, Ванюшкой звать.
– Гляди, тетеря какая, – тычет ему в рожу другой, Семен, по батюшке – Агапыч.
– Кланяйся, дурень. Скажи «бонжур»…
И старший, Митрий Агапыч, лет четырнадцати парень, живо сорвал с Федюка шапку и бросил в сугроб.
– Зачем? Чего обижаете… Что я вам… – заворчал Федюк и полез за шапкой.
Старший подкрался,
– Господа… Негоже так-то. Я вашему тятеньке пожалуюсь. Что я вам… – разобиделся Федюк и, стряхнувшись от снега, достал шапку и надел.
– Поди, жалуйся тяте. Он тебя высечь велит! – кричит Митрий Агапыч, смеясь.
– Ты зачем прилез к нам? Тут наш двор. Сиди на деревне, тетеря… Я вот тебя! – грозится кулаком Семен.
– Давайте его снежками бомбардировать. Он будет турка, а мы Скобелевы…
– Давай…
Бросили мальчуганы салазки и, забирая пригоршнями снег да сжимая в комок, начали палить в Федюка. Так и зачастили… Покраснел мальчуган.
«Эх, кабы не боялся ответу матки за себя, – думает Федюк, – разнес бы всех троих барчат. Таких ли колачивал!»
Пришлось Федюку удирать бегом, а купецкие озорники разладились, гогочут и до села пальбой провожают. Федюк бежит, и они за ним.
– Турка! Турка! – кричат.
– Ура! Урра!
Уж на селе только бросили озорничество и вернули. Не приказано им было ходить на село. А то бы не отстали.
Федюк, обозлясь, тоже остановился и крикнул издали, не стерпев:
– Ишь их поднимает! Дьяволята! Крапивное семя!
– Сам дурак! Турка! – кричит горласто Митрий Агапыч.
– Твое турково рыло, – отзывается Федюк. – Аспид. Приходи к нам, вас я отхворощу по-своему, дьяволята.
Мальчуганы вернули опять на парнишку, будто догнать. Федюк припустился. Они остановились, и он тоже. Он стал грозиться, кричать, и купецкие мальчуганы тоже.
– Аспиды! Ас-пи-ды! – орет Федюк, что есть в нем духу.
Кричат и купецкие ребята что-то в ответ… Митрий Агапыч надседается, орет, но уж издалече не разберешь…
– Озорные! – злится еще Федюк. – Были ли вы, дьяволята, нашинские, с деревни, измочалил бы всех троих.
Стал уже Федюк спускаться к оврагу – оглянулся снова на ребят брюховских. Нету их. Уж добежали, знать, домой.
А вместо них вышел из ворот усадьбы мужик и идет шибко: должно быть, купецкие детки выслали кого из своих батраков догнать да отдуть Федюка.
Припустился мальчуган рысью от мужика, перебежал мост и оглянулся на ту сторону… Кажись, это кто-то знакомый, шапка-то страсть мохнатая, да больно уж большущая. Очень знакома… Одна такая на всю деревню.
«Э-э, да то Софрон…» – узнал Федюк.
Софрон – свой мужик, с деревни, и Федюка ни в жизнь не тронет, хоть бы и просили его ребята купецкие. Добрый мужик, только куда пьет… Все пропил и так на улице живет, где случится, ночует, где покормят. Ну и плохо ничего не клади при нем. Мир уже собрался начальство просить его отписать куда-то далече.
Когда кому нужно состряпать какое дело опасливое, негожее, всегда зовут Софрона. Он и мастер на всякие такие дела, да и взять с него нечего, с голого. Все с рук и сходит, пока мир еще терпит. Был на него раз след, что лошадку свел и конокрадам передал, да улик не нашлось. А то бы уж улетел далеко.
Впрочем, пообещал ему мир, коли еще раз где конь пропадет, забить его до смерти. С тех пор не пропадало еще коней. Зато телок у одной бабы пропал. Не то волки утащили, не то Софроновых рук это дело. Впрочем, и волков страсть кругом. Отбою от них нету. Бывает, иной раз на деревне забегают ночью и собак таскают. Много они их пережрали. Прежде на деревне, сказывают, было до ста собак, а ныне трех десятков не наберешь. Прошлую зиму у Акима жеребенка утащил волк, да далеко не мог унесть, так по близости избы Авдотьиной зарезал и только половину сожрал. Всю дорогу и пригорок кровью полил серый зубоскал.
Федюк, узнав Софрона, обождал его, чтобы сказать про озорство купецких ребят. Может, Агап Силантьич узнает – не велит им.
«А то и вихры надерет аспидам! – думает Федюк. – То-то бы гоже».
– Эй! Федюша! Во ладно! – заорал Софрон, завидя парнишку, и руками замахал.
– Чего?
– Тебя-то мне и надыть! – кричит Софрон.
Подошел мужик и рад. Веселый, ухмыляется, а ничего, еще не пьян.
– Чего тебе? – говорит Федюк.
– Дело, паренек. Золотое дело. Подсоби. Шел было я к Макару. Да вот ты попался. Еще того лучше. Пятак наживешь, во какое дело.
– Каки у тебя пятаки?! – смеется Федюк.
– Сейчас издохнуть, пятак тебе дам. Одному, вишь, мне не покладно. А взять с собой некого. Своих ребят нету. С села не пойдут, а с вашей деревни некого. Глупы щенки. Хошь мне помочь? Пойдешь?
– Что ж… Почему не пойти…
– Матка, коли заругает, – плевать. Ты ее ведь не боишься. Она не драчлива. Холит тебя.
– Матка уехамши.
– Во! Славно. Стало, тебе в самый раз. А я тебе пятак. Ей-богу! Сейчас мне издохнуть, коли я вру. Я сам-от полтину зашибу. Во как!
– Чем же ты это? Не воровать же мне с тобой идтить! – решил мальчуган.
– Что ты, паря. Кой леший! На что нам воровать. Мы, значит, так, полегонечку, потихонечку. Да и дело-то плевое. Коли и узнается – ничего. Поругается малость староста и плюнет. Ладно, что ль?
– Да что? Что? Ты наперед сказывай.
– Нет, ты наперед сказывайся. В подмогу пойдешь? Пятак хошь получить?
– Ну?
– Пойдешь со мной, как смеркнется, в лес. Вот, недалече за селом. Ну, за версту, что ли. И того не будет. Знаешь, где летом малинник? Версты нет.