Рождественские рассказы
Шрифт:
То она представлялась мне нежной блондинкой, с кроткими задумчивыми голубыми, ясными, как небо, глазами, с волосами, как шелк, золотисто-пепельного цвета, то передо мной, во всей красе, восставала смуглая брюнетка, этак, черт возьми, испано-итальянского образца, то воображение мое рисовало рыжеволосую красавицу Альбиона...
— Позвольте! — перебил кто-то. — Ведь она была арабка!..
— Это почему?..
— Да ведь вы сами говорили: «Дочь арабского шейха…»
— Могла быть и приемной дочерью... эти арабы добывают пленниц с европейских берегов, ну, там и прочее... Пожалуйста, не перебивайте... Так вот, я говорю… Какие только вереницы красавиц, как в калейдоскопе, не проносились перед моими глазами — полных жизни, полных сил и надежд!.. Даже на мои нервы это стало прескверно действовать... И вдруг, верите ли, совершенно неожиданно меня осенила мысль одеть мой скелет, облечь эти чудные кости достойным их одеянием... Раз мысль родилась — немедленно привожу в исполнение!.. У меня был прелестный костюм испанской гитаны: шаль, кружева, юбочка этакая и остальное; тамбурин, кастаньеты... Принялся я за работу — вышло прелестно! Устроил нечто вроде куафюры, задрапировал голову куском испанских кружев... Ну, хорошо, думаю, пускай так стоит. Все-таки моя дура, Авдотья, не так будет пугаться, а то вечно: «Ах, барин! Что это вы погань, мертвечину в дому держите?! Грешно!..»
Уехал я на вечер, винтить к посланнику, вернулся поздно. Вхожу в мастерскую и остолбенел просто... Не от страха, конечно, а от изумления. Скелет стоял по-прежнему, обнаженный, а испанский костюм в беспорядке валялся около, на полу. Спрашиваю Авдотью:
— Входил кто-нибудь, без меня?
— Ни души не было... Дверь, — говорит, — накрепко была заперта...
— Кто же ее раздел?..
Стоит столбом моя Авдотья, шепчет тихонько: «С нами сила крестная». Даже нижняя губа отвисла со страху...
Что за странность!.. Лег спать, но, увы, спать мне не пришлось. Только что я стал забываться — как вдруг, словно электрическая искра пронеслась у меня по всему телу. Я вздрогнул и вскочил на ноги. В мастерской было темно, но скелет утопленницы обрисовывался совершенно ясно, словно кости сами испускали этот нежный, голубоватый, фосфорический свет. Долго я наблюдал необыкновенное явление, вдумываясь, силясь объяснить себе, что такое творится перед моими глазами... Зажег лампу — явление исчезло... Попробую, думаю, заснуть при огне... Удалось. Утром встал... Голова немного болела... но, погодите — это еще не все!
Приезжает ко мне, тоже большой мой приятель, известный спирит-профессор, рассказываю ему, так, между прочим, смеюсь даже, а он прерывает меня серьезно, голос понизил даже:
— Не смейтесь. Вы говорили, что испанский костюм был на полу, а перед тем вы сами одели в этот костюм ее?
Он ткнул пальцем по направлению, где стоял скелет.
— Да, так, сам и одевал!
— И никто в комнату не входил?
— Никто!
— Кто же ее раздел?
— Да я-то почем знаю? Вот в этом-то и загадка!
— Она его сама сняла, потому что костюм ей не соответствовал...
Я хотел было расхохотаться, а профессор еще серьезнее:
— Великая тайна, — говорит. — Надо продолжать опыт!
Он подошел вплотную к скелету, даже пальцами дотронулся, немного выше кисти, к тому месту, где пульс щупают и машинально вынул из кармана часы.
— Надо продолжать опыт! — закончил он свое исследование. — Заклинаю вас, продолжайте!..
И, не прощаясь, не говоря больше ни слова, вышел из комнаты.
Я привык уже к его чудачествам и позволил, чтобы Авдотья подала ему шубу и калоши.
— Вы чего? — появилась в дверях моя дура-баба.
— Гость уходит... Пойди, проводи!
— Какой гость?
— Иван Иванович! Какой! Ведь видела, чай?
— Никого не видела... Никакого гостя не было. Окромя вашей шинели и на вешалке не висит ничего...
Что за чепуха! Да ведь я сам видел, разговаривал... Вот и окурок его сигары дымится в пепельнице... Не две же я сигары курил сразу!..
Спустился нарочно к швейцару.
— Был такой-то?
— Никак нет... Да вот и человек ихний с письмом!
Смотрю — а какой-то верзила в ливрее мне, действительно, подает конверт, да еще в черной, траурной рамке.
— От Ивана Ивановича?
— Никак нет-с. От их супруги. Сами, их превосходительство, Иван Иванович, приказали долго жить!
— Не может быть! Когда?
— Вчера вечером. Привезли их из клуба. Спиклистический удар, сказывают!
Верите ли, господа? У меня даже волосы на голове дыбом стали!
Мы невольно взглянули на голову рассказчика и тут только, и то на одно мгновение, слегка усомнились.
— Так вот и докладываю я вам, господа, — продолжал, не смущаясь, рассказчик. — После этакого-то нервного потрясения, засело у меня в голове завещание Ивана Ивановича, это самое его: «Надо продолжать опыт…» Первые дня три я, положим, занялся хлопотами по погребению праха моего друга... Надо было организовать многочисленные депутации, заказать венки. Ведь двести тысяч венков не шутка, ни в одной оранжерее ни листочка лаврового не осталось... все!.. Дорога сплошь устлана была крепом, на рукавах у всех ельники... Вы помните?.. Необыкновенно торжественно вышло, даже, можно сказать, грандиозно!.. Похоронили. Проходит еще дня три — опять мой скелет засветился... Так вот и горит по ночам, будто кто его фосфором вымазал... Началась пригонка! Уже чего-чего я не надевал на эти проклятые кости!.. Все костюмы, что только были у меня в мастерской, а ведь вы знаете, что у меня в этом отношении целый музей — все перебывали на ее плечах. Изо всех стран мира выписывал — все не подходило... Утром одену, весь день стоит благополучно, ночь пришла — к утру скелет голый, костюм на полу — некоторые, должно быть, особенно не приходились по вкусу, так даже в тряпки изорваны. Наконец, мне все это надоело до смерти; решил бросить и несколько ночей подряд проводить вне дома... Что же бы вы думали?.. Только, с вечера, надену шубу, запру мастерскую, спускаюсь по лестнице — она за мной. Не вижу ничего, а, знаете, этак слышу, как она костяными пятками, шаг за шагом отсчитывает ступени лестницы. Выбегу на улицу, как ошалелый, кричу: «Извозчик!» Все равно! Сяду, полость застегну и чувствую, что она тут же, рядом со мной, сидит и при каждом толчке зубами щелкает... Потерял сон, аппетит, портсигар, спичечницу, ну, да это пустяки!.. Провались ты, сгинь!.. Ну, Пастер, спасибо! Удружил подарком!.. Панихиду служил за упокой арабской души, молебны о здравии и избавлении от скорбей раба Божия Петра... ничего не помогает... И как-то раз пришел я в полное отчаяние, ощутил в себе прилив в высшей степени кощунственной храбрости... Сижу я ночью, глаз на глаз с моим кошмаром, да и говорю:
— Долго ли ты, наконец, меня будешь мучить?.. Отвечай же!
Скелет молчал и стоял неподвижно, уставив на меня свои глазные впадины.
— Я не шучу! — возвысил я голос, чувствуя, что мной овладевает неистовая злоба, даже бешенство.
Молчит скелет... и ни слова.
Вскочил я, да как схвачу его за воротник... Тряхнул раз, тряхнул другой... Опомнился... Самому даже совестно стало... Ну, будь это мужской остов — другое дело, а то ведь дама, может, даже из очень порядочного общества, неловко. Смотрю, а у нее по скулам, точно росинки алмазныя, слезы заискрились...
Жалко мне стало — совестно... Я сейчас к ручке:
— Mille pardon... простите... Нервы... сорок суток подряд не смыкал глаз...
— Спите! — вдруг раздался нежный, но повелительный голос, и холодный палец прикоснулся к моему воспаленному лбу.
Я, как подстреленный, упал навзничь на кушетку и моментально заснул, как убитый.
Долго ли спал, не помню, но когда Авдотья принесла мне чай и попыталась было стащить с меня сапоги для чистки, было уже совершенно светло. Первое, что меня поразило, это то, что на двух стульях, выдвинутых на середину мастерской, стояла какая-то зеленая картонка — громадного размера, знаете так вроде хорошего гроба... Подхожу, приподнимаю крышку и вижу совершенно новенький, прелестный венчальный костюм невесты — роскошное, белое, атласное платье, сильнейшее, умопомрачительное декольте, все отделано флердоранжем, газовая фата, с вышивками, головной убор, тоже из светлого флердоранжа, длинные белые перчатки на сорок восемь пуговиц, крошечные туфельки, и даже, в розовой бумажке, две подвенечные свечи... Сверх всего — незапечатанный конверт... Вынимаю бумагу, читаю: «Счет от мадам Эрнестин...» Пустой счет, очень даже дешевый: за материал 500 руб., работа 1,500, принадлежности — 200, остальные мелочи 1,300, всего... одним словом, пустяки...