Рождественские рассказы
Шрифт:
Так вот, думаю, в чем дело... Вот тот желанный, любимый ее костюм... Тут уже нет никакого сомнения!..
И я, не откладывая ни на минуту, приступил к делу.
Не так-то легко, господа, справиться со сложным дамским костюмом. Да еще напялить его на скелет... Тут ведь не живое тело, не погнется, не поможет само... Пришлось даже некоторые части просто отвинчивать. Но больше всего возни было с этими перчатками. С терпением и любовью труд этот был доведен до конца блистательно... Я отошел на несколько шагов, чтобы полюбоваться общим эффектом, мне даже показалось, что угловатые контуры костяка стали как-то округляться, сквозь спущенную на лицо вуаль стало просвечивать даже что-то жизненное... Подождем, думаю, до ночи — сбросишь ли ты с себя все это, или на сей раз останешься вполне довольна. Я даже одну свечу вложил ей в пальцы, для дополнения картины, другую же свечу я положил около на полку мольберта... Странно — для чего же другая свеча?.. То есть, правильнее сказать, для кого?..
Опять, что-то пренеприятное пробежало у меня по хребту...
— Глупости! — решил я, и, вспомнив, что именно сегодня я приглашен на парадный обед к японскому посланнику, надел фрачную пару, повязал белый галстук, сделал грациозный поклон невесте и крикнул: — Авдотья! Шубу и калоши!
Обед был блистателен и в настоящем японском вкусе; сто сорок два блюда и все подавались в прелестных, миниатюрных чашечках: ласточкины гнезда, маринованные спруты, золотые рыбки, дождевые черви под лимонным соусом, стерляди-декольте, слоновый хобот, черепаховые веера, бронзовые статуэтки... Одним словом, все, что только можно было выписать из этой страны бумажных фонарей и восходящего солнца... Наелись вот как! При всем этом — хорошо выпили, поиграли в трик-трак... и поздно вечером я вернулся домой.
Чтобы не будить Авдотью, я отпер дверь своим ключом и прямо пробрался в мастерскую. Почему-то мне показалось, что лестница стала значительно круче и площадки — эти массивные, плитные площадки — с тяжелыми железными перилами, слегка покачивались — это немного мешало мне попасть ключом в скважину замка, но я справился скоро... Надо знать сноровку, захватить пальцем левой руки саму скважину — и тогда ключ войдет сам собой... Меня немного рассердила рассеянность Авдотьи: дура оставила огонь в мастерской, долго ли до пожара... А впрочем, оно довольно кстати... Только — где же это огонь?.. Ни свеча не горит, ни лампа, даже в камине все потухло — а светло... Откуда же это?.. Боже мой, что я увидел!.. Моя костлявая невеста, вся сверкающая своим белоснежным нарядом, стояла с зажженной венчальной свечой в руках и освещала всю мастерскую... Теперь это уже не был сухой, безобразный костяк... нет! Это была чудная блондинка, с полной грудью, роскошными плечами и удивительными, изящными руками; она грациозно опустила свою голову, словно вглядываясь из-под густых ресниц на пламя свечи, и яркий румянец живее и живее разгорался на ее щеках... И вдруг она заговорила... О, какой это был чудный, слегка грустный, умеренно торжественный, глубоко проникающий в душу голос!.. Она заговорила:
— Как я давно ждала тебя, друг мой!..
— Небесная, желанная, прелесть... Совершенство! — вырвалось у меня невольно восторженное восклицание. Сами собой подогнулись колена, я бросился к ее ногам и прижал к своим губам ее левую, свободную от свечи ручку.
— Ты пил коньяк?.. Я слышу…
— О, это пустяки... это ничего... это... мы только по рюмочке... но это не мешает мне любить тебя страстно, могуче, порывисто, лихорадочно, безумно, всеми фибрами моего существа, всей силой моего не знающего удержу чувства...
— Давно ли?.. Не с тех ли пор, как ты меня...
— О, не говори, не упрекай... не вспоминай этой дерзкой выходки... Прости и будь моей!..
— Да!..
Она сказала это «да» едва слышно и томно склонила мне на плечо свою головку...
— Нет... не так... не сейчас!.. Я поставила целью жизни — стать с моим возлюбленным перед алтарем, под венцом... Жизнь разбила мои мечты, мои святые надежды! Обманутая, полная отчаяния, я нашла себе покой на дне Сены. Ты знаешь, около Ваграмскаго моста, против второй арки... Теперь моя душа погибла, самоубийцы должны быть наказаны, и я наказана была жестоко... Без погребения, мои кости попали в руки грубых работников, их просверлили проволоками, сквозь весь мой организм пропустили тяжелый железный шпрунт и наглухо прикрепили к неуклюжей, деревянной подставке... Но час искупления настал! Так повелено там!.. Конечно, я не могу все время оставаться в таком виде, как теперь; весь день я должна быть скелетом, стоять неподвижно на своем месте, слушать все глупости, которые вы здесь рассказываете друг другу; все эти несколько пикантные, положим, но зато всегда старые анекдоты, это не совсем приятно, а главное скучно... Зато ночью, когда на башне пробьет полночь, и до рассвета — я буду полна жизни, любви и принадлежать только тебе одному... Я буду самая верная, заботливая жена... Ах, да... Я сейчас просматривала счет от этой мерзкой Эстерки. Это просто грабеж!
— Пустяки! Стоит ли об этом говорить...
— Я, впрочем, не упрекаю... Я так только заметила. Который час?
— Половина первого! — пробормотал я, так больше наугад.
— Уже!.. Ну, хорошо, что ты уже совсем готов, во фраке. Бери же свою свечу и идем!
— Зачем свечу... куда?
— Вот эту бери — и идем... скорее, скорее... я просто горю от нетерпения!
Она протянула мне другую венчальную свечу, парную... Я машинально взял ее, и она, сама собой, загорелась в моих руках.
— Куда же мы идем?..
— Венчаться!..
Я попробовал было представить ей некоторые, весьма, по моему мнению, уважительные резоны: что, например, ночью не удобно венчаться, церкви заперты, духовенство спит, что бумаги надо предварительно представить... Пробовал даже сказать, что я, увы, уже женат, просил подождать, пока я пошлю за каретой... нельзя же пешком, в эту ужасную погоду; но моя невеста ничего не слыхала, должно быть, ничего не понимала. Она все твердила:— скорей и скорей — и стремительно вышла на площадку лестницы... Я чувствовал, что я весь в ее власти, что сопротивление бесполезно. Я шел за ней, как кролик, очарованный удавом, а она быстро спускалась с лестницы... «Что скажет швейцар?» — подумал я невольно и даже порылся в кармане, чтобы приготовить ему двугривенный, но швейцар спал спокойно в своей конуре. Он не слыхал наших шагов, не видел яркого света наших венчальных свечей, даже стук массивной, наружной двери, распахнувшейся сама собою, не потревожил его безмятежного сна.
Мы очутились на улице.
Какая была, поистине, ужасная погода!.. Дождь хлестал пополам со снегом, резкий ветер пронизывал насквозь, мостовая превратилась в сплошные лужи, струи грязной воды лились по тротуару из жерл домовых труб, фонари мерцали тускло, подслеповато... Мы неслись все вперед и вперед... Удивляюсь, право, до сих пор, как это городовые нас не остановили... Но эти городовые, даже не смотрели на нас, когда мы летели под самым их носом.
К ужасу моему я заметил, что мы направлялись к набережной...
Страшное подозрение промелькнуло в моем воспаленном мозгу: «Нева — Сена. Ваграмский мост — Самсоньевский... храм — могила!» Я пробовал перекреститься, пробовал проговорить слова молитвы... Все напрасно! Свободная от свечи рука моей адской невесты крепко держала меня за воротник фрака и влекла меня прямо на мост, на самую его середину.
— Здесь! — сказала она леденящим душу голосом и захохотала. — Здесь! — повторила она. — За мной!
Что-то легкое, белое перенеслось через перила, словно падающая звездочка, мелькнул сверху вниз красный огонек венчальной свечи... Я всеми силами пробовал удержаться за перила, оборвался и полетел в эту черную, холодную бездну...
Все было кончено!
Рассказчик замолчал и схватился обеими руками за голову, словно подавленный гнетом этих ужасных воспоминаний.
— Ну, что же?— спросили мы в один голос, заметив, что пауза стала как будто длинновата.
— Только через три месяца, через три долгих, томительных месяца, мое тело было найдено на отмели, за Гутуевским островом.
ЧУДЕСА ХИРУРГИИ,
или Ночь Клеопатры
Наконец, у нашего паровоза не хватило более сил. Глубоко врезался он своей горячей металлической грудью в скатный занос, зашипел, запыхтел, жалобно свистнул раза два и встал.