Рождество по-новорусски
Шрифт:
– За оперативно-контрольный отдел, – сказал Владимир Родионыч.
Выпили.
– И дай бог, – сказал Владимир Родионыч, – чтобы не попасть этому отделу под горячую руку.
– И под холодную, не дай бог, – добавил Полковник.
– Как вы полагаете, он на меня сильно обиделся?
– Я полагаю, что он сейчас полностью удовлетворен. Как автор сценария и режиссер. А вы как чувствуете себя в роли актера, Владимир Родионыч?
– А я себя чувствую деревянной марионеткой. В ловких и натруженных руках.
–
– Он перестанет нас просчитывать на восемь ходов вперед?
– Вы просто привыкнете. И я привыкну, и даже начну находить в этом удовольствие.
– Все-таки вы умеете, Полковник, подбирать людей!
– У меня вообще бездна талантов, – ответил Полковник. – Эту вашу фразу следует воспринимать как отмену приказа об увольнении Гринчука?
На середину зала вышли несколько бальных пар, заиграл вальс. Луч света упал на зеркальный шар под потолком, и по залу побежали мелкие зайчики. Некоторые утверждают, что они похожи на падающий снег.
Владимир Родионыч вернулся на свое место. Полковник двинулся к своему столику, когда в голову пришла мысль. Интересно, подумал Полковник, а что сейчас Гринчук делает с этим охранником, с Громовым?
А Гринчук, собственно, с охранником не делал ничего.
Браток остановил «джип» в метрах двухстах от дома отдыха и вышел из машины. Вместе с ним вышел Михаил, достал из багажника веревку. Подошел к заснеженному дереву. Следом подошел Браток. Взял веревку и, поколдовав над ней, попытался забросить на крепкий сук метрах в четырех над землей.
Веревка не зацепилась, а на головы Братка и Михаила посыпался снег.
– Чего это они делают? – спросил Громов у Гринчука.
– Веревку на дерево цепляют, – лениво ответил тот.
– Какого хрена?
– Да так, – пожала Гринчук плечами, – не в тюрьму же тебя вести.
Михаил отобрал у Братка веревку, и метнул ее вверх. Веревка перелетела через ветку, и Громов явственно увидел петлю, качающуюся в трех метрах над дорогой.
– Вы че, совсем охренели? – недоверчиво спросил Громов.
– Не совсем.
– Вас же за это посадят…
– Ну, это еще надо будет доказать… – протянул Гринчук. – А гостей ты завтра утром – развлечешь. Они не любят торговцев наркотиками.
Громов дернулся.
– Не было же у меня никаких наркотиков, не было! – закричал он. – Это же вы подсунули, суки! Вон летеха твой и подсунул.
В то, что его будут вешать, Громов поверил сразу. И в то, что эти странные отмороженные менты могут это сделать, он тоже поверил. Страх и обида. Обида и страх.
– Не мои это наркотики! Не мои!
– Знаю, – сказал спокойно Гринчук.
От такой наглости охранник задохнулся.
К машине подошел Браток, открыл багажник и достал табуретку. Обычную деревянную табуретку. Потом отнес ее к петле и поставил под ней.
– Не делай этого, подполковник, – простонал Громов. – Слышь, не делай. Ты же знаешь, что это не мои наркотики.
– Знаю, – ответил Гринчук. – а чего же ты тогда побежал?
– Я? Это…
– В туалет захотел, – подсказал Гринчук.
Громов снова дернулся и застонал.
– Молчишь, – констатировал Зеленый и вышел из машины. Подошли Браток и Михаил, молча вытащили Громова, подтащили к табурету. Водрузили охранника на него. Только почувствовав на шее петлю, Громов преодолел ступор, рванулся и захрипел, когда веревка пережала горло.
– Плохо? – спросил Гринчук.
Громов закашлялся.
– Плохо. А теперь представь, что бы с тобой сделал Чайкин, если бы узнал, что ты трахаешь его тринадцатилетнюю дочь?
– Так это из-за нее? – изумился Громов. – Да она сама… Я ведь не первый у нее… она знаешь, как ко мне…
– И это продолжается уже почти год, – сказал Гринчук.
– Ну и что? Что здесь такого? Я ведь не сильничал, мы…
– По любви, – сказал Гринчук.
– По любви, ага, по любви, – зачастил охранник. – Я бы…
– Женился бы, если бы папа разрешил?
– Женился бы, святой истинный крест – женился бы… – слезы потекли по лицу Громова.
Он уже и сам искренне верил, что любил эту Милу, что мечтал жениться на ней. И теперь ему нужно было только уговорить этого мента.
– Поверь… те, правда…
– Как в польском кино «Сара», – сказал Гринчук. – Благородный телохранитель и настойчивая влюбленная дочь мафиози. А деньги ты из нее тянул тоже по любви?
Откуда он это знает? Откуда? Громов почувствовал, что задыхается, и не мог понять, от веревки или от страха.
– Ты тянул из нее деньги. Девчонке было приятно, что ее любит такой сильный и взрослый мужик. Смелый. А мужик этот тянул из нее бабки, как последний альфонс. И если бы только это…
– Я… не хотел… она сама…
– Набросилась, изнасиловала и силой всучила деньги. А когда ее родители заметили пропажу, ты помог найти виновных. Тогда ведь уволили твоего напарника и горничную… – Гринчук расправил плечи, с хрустом потянулся. – Ты же их допрашивал! С пристрастием. У парня оказалась сломана рука, а девчонка продала квартиру, чтобы расплатиться.
Громов заскулил.
– Как оно, выбью табуретку с одного удара? – задумчиво сам у себя спросил Зеленый.
– Не надо, пожалуйста, не надо… – Громов стал бы на колени, но веревка не пускала.
– Жить хочется? – спросил Зеленый.
– Да.
– А жизнь стоит денег. Сколько ты денег вытащил у девчонки? Тысяч двадцать баксов?
– Ага… да.
– Придется вернуть. Мне.
– Да, конечно! – Громов уже просто рыдал, не обращая внимания на то, что слезы замерзают на щеках.