Рождество в Фогвуде
Шрифт:
– Мягко сказано… – негромко вставил Игорь, и Симонс повернулся к нему.
– Вам, как еврею, наверняка неприятна эта тема, – заметил он.
– Я русский, и, естественно, она мне неприятна, – холодно улыбнулся Игорь.
– Думаю, что здесь вы не найдёте поклонников подобных идей, – заметил сэр Артур. – Наша семья в меру сил способствовала поражению Германии во второй мировой войне и искренне поддерживала коалицию. Моя бабушка приютила в имении две семьи бельгийских евреев, бежавших от нацистов, а дядя Гарольд ушёл добровольцем на фронт. Он был ранен в сорок первом под Дюнкерком, в сорок четвёртом участвовал в высадке десанта в Нормандии и закончил войну в Дании. Он, как и мой сын Джеймс, был
– Есть чем гордиться, – согласился Симонс, бросив острый взгляд на Джеймса. – Но ваша семья наверняка не бедствовала в годы войны. Военные контракты и всё такое прочее. Война – довольно выгодное дело.
– Вы забываете, что мы торгуем чаем, – заметил Джеймс. – А в Англии чай не растёт. Его доставляли пароходами. В годы войны морские перевозки были крайне убыточны из-за того, что транспорты топили немецкие подводные лодки. Только в сорок третьем году благодаря усилению противолодочных сил удалось добиться некоторой безопасности, тем не менее, война обошлась нам дорого. Хотя в чём-то вы правы, военные поставки помогли нам удержаться наплаву.
– Тогда понятно ваше отношение к Гитлеру, он вас чуть не разорил, – усмехнулся Симонс и посмотрел на меня. – А у вас, юная леди, есть своё мнение на этот счёт, или вы предпочитаете соглашаться с вашим супругом во всём?
– Я согласна со своим супругом в частности и на этот счёт, – любезно улыбнулась я, – что обусловлено тем, что мой прадед был командиром Красной Армии, и особенно гордился медалями за оборону Ленинграда, за Сталинград, и за взятие Берлина.
Он рассмеялся и хлопнул себя ладонью по колену.
– Какова плутовка! Подлейте-ка мне ещё чаю!
Я выполнила его просьбу, пожалев, что не имею возможности подсыпать в чашку что-нибудь вроде крысиного яда. После этого я посмотрела на Джеймса, и он мне кивнул. Сэр Артур тоже смотрел на нашего чересчур развязного гостя спокойно и внимательно. Похоже, и ему стала ясна эта тактика, сперва спровоцировать нас на резкость, потом разыграть обиду и в порядке компенсации выторговать себе что-нибудь сверх положенного. Даже эта весьма рискованная в светском обществе тема была выбрана не зря. Ясно, что в такой семье, как Оруэллы, никто не будет восхищаться Гитлером. К тому же он наверняка знал, что жена наследника и один из гостей родом из России. Однако провокация явно не удалась, а тут вдруг виконтесса взглянула на сына с возмущением и проговорила:
– Франко был убийцей. Он расстрелял твоего деда и пустил его семью по миру. Гитлер был таким же убийцей, как Франко.
– Бабушка, – испуганно встрепенулась Вэлери.
А Симонс, взглянув на мать, кивнул.
– Насчёт Франко, я согласен. И чтоб не беспокоить тебя, я закрываю эту тему. Действительно, это было не слишком уместно. Просто мне нравится Германия. Я езжу туда несколько раз в год на лечение. Там хорошие врачи. С этим вы не будете спорить?
– Я, действительно, слышал, что в Германии хорошие врачи, – с достоинством согласился сэр Артур.
– Вы играете в гольф? – тут же спросил Симонс, явно меняя тему на более безопасную.
Сэр Артур был членом гольф-клуба и летом часто ездил туда по выходным, потому с готовностью поддержал эту тему. А я подумала, что Симонс ещё хитрее, чем я подумала вначале. Он не стал переть напролом, пытаясь вызвать нас на конфликт, а лишь прощупал возможность такового, и, поняв, что ничего не выйдет, решил не перегибать палку. Богатство этого дома было им оценено, и он решил не портить отношения. Особенно он был заинтересован в сэре Артуре, потому беседовал с ним учтиво, и его грубоватая манера говорить теперь выглядела даже симпатичной.
Допив свою чашку, и заметив, что Симонс больше не протягивает мне свою, сэр Артур предложил ему пройти в кабинет и обсудить некоторые
– Мне очень жаль! – быстро проговорила Вэлери, и её тревожный взгляд перебегал с одного лица на другое. – Обычно он не ведёт себя так…
– Мы это поняли, – улыбнулся Джеймс.
Вэлери обернулась к Игорю, но и он её успокоил, заверив, что всё в порядке.
– Я должна извиниться за своего сына, – горестно произнесла виконтесса. – Его увлечения этими идеями всегда тревожили меня.
– К счастью, они никогда не шли дальше разговоров, – заметил виконт. – Правда, я удивлён, что он заговорил об этом здесь… Впрочем, он быстро одумался. Простите, – он мило улыбнулся, взглянув на Тома, – с моей стороны не будет слишком неуместным просить вас показать мне дом? Он кажется мне необыкновенно уютным и при этом утончённым, и я сгораю от желания посмотреть другие интерьеры.
– Конечно, – пребывавший в задумчивости Том поднялся и посмотрел на Игоря. – Составишь нам компанию?
– Я тоже был бы рад такой компании, – обернулся к нему виконт.
Втроём они вышли из гостиной, а я посмотрела на виконтессу, которая сидела, печально глядя перед собой.
– Налить вам ещё чаю, миледи? – спросила я.
– Спасибо, – улыбнулась она, взглянув на меня, а потом перевела взгляд на тётю Роззи, сидевшую в кресле рядом. – Ваша кухарка печёт очень вкусное печенье, вот это, в виде бутонов роз. Я очень люблю розы. Они напоминают мне Испанию. У нас с Аурильо на террасе стояли большие горшки, в которых росли розы. И когда он рисовал меня, он всегда хотел, чтоб в моих волосах была красная роза… Я очень скучаю по нему. Хотя это было так давно. Но мне кажется, это было лишь вчера…
– Бабушка, – тихо проговорила Вэлери.
– Не останавливайте её, – попросил Джеймс и нагнулся к старой леди. – Сеньор Аурильо, он был известным художником? Я не слишком разбираюсь в испанской живописи.
Она с благодарностью взглянула на него.
– Тогда нет. Мы с трудом сводили концы с концами, но всё равно были очень счастливы. Ему ещё не было и тридцати, а мне – всего лишь шестнадцать. У нас не было свадьбы. Мы обвенчались и пошли в таверну, а потом сняли маленький дом с террасой, – на её лицо набежала тень. – Я знаю, теперь говорят, что он умер от наркотиков, но это было не так. У него были сильные боли. Он даже плакал тайком от меня и принимал морфий, чтоб унять боль. Без этого он не мог рисовать. А рисовал он много, он часами сидел за мольбертом. И его картины всегда покупали. Он рисовал красиво и странно, как Эль-Греко, – она бросила вопросительный взгляд на Джеймса, чтоб убедиться, что он понял, о чём она говорит. – Мануэль Каррера, его друг часто выручал нас, покупая картины, которые не брали туристы. У него была маленькая галерея. Он давал нам деньги в долг… А потом, когда Аурильо не стало, забрал все картины за долги. Я просила оставить мне хоть что-то, но Мануэль сказал, что Аурильо не хотел бы уйти, не расплатившись. Он показал мне расписку. У меня не было таких денег, и он забрал картины. Особенно мне жалко было последние пять картин. Это был цикл «Матадор». Аурильо хотел нарисовать семь картин, но успел только пять, и последняя «Смерть» оказалась незакончена, – она вздохнула. – Мне нечем было платить за дом, долги ещё оставались, и я не знала что делать. Но мне помог Рубен. Он был такой смешной и грустный, совсем не похожий на Аурильо. Он был англичанин, и он часто приглашал нас с Аурильо на ужин в таверну. А потом он заплатил долги и позвал меня в Англию. Я не знала, что делать, и поехала. У меня с собой был только маленький чемоданчик, в котором лежал потрёпанный альбом Аурильо с карандашными набросками, его письмо и пара платьев.