Рождество в Фогвуде
Шрифт:
После ленча мы поднялись в свою гостиную. Джеймс снова окинул взглядом россыпи свадебных подарков и с задумчивым видом поднял плоскую коробку в винтажной обёртке с изображением кудрявых ангелов, трубящих в трубы. Осмотрев её, он неожиданно повернулся и бросил её мне. Я ахнула, но всё же сумела поймать. А Джеймс уже взялся за другую.
– Распаковывай! – распорядился он. – Если мы не сделаем это сейчас, то у нас до следующего года не дойдут до этого руки, и мы будем спотыкаться на каждом шагу.
В моей коробке оказался комплект столовых салфеток с искусно
– Ни одного узелка! – воскликнула я.
– Китайская двухсторонняя вышивка, – кивнул Джеймс. – Скорее всего, от нашего партнёра из Шанхая.
– Того, что подарил Тому вазу?
– Нет, тот из Тайваня. Так, а это, конечно от дядюшки Дугласа, – он аккуратно вынул из большой коробки, наполненной тонкой стружкой, чёрную вазу с узким горлышком и изящно изогнутыми ручками. Её крутые бока были украшены красной росписью, изображающей тонкие человеческие фигурки и быков. – Конечно, – кивнул Джеймс. – Карточку можно не читать. Это буккеро – чёрно-коричневая керамика, которую изготавливали в Этрурии, и судя по красно-фигурному рисунку, её можно датировать не раньше второй половины пятого века и не позднее начала второго века до нашей эры. Очень изысканная вещь, особенно эти ручки, украшенные пальметтами.
– Она настоящая? – спросила я.
Джеймс удивлённо взглянул на меня, а потом направился к камину, чтоб поставить эту вазу рядом с другими греческими вазами.
– Конечно, нет! Это копия его очередной находки, которая ему особенно понравилась. И ему я должен ответить лично, чтоб высказаться относительно датировки, школы и места её обнаружения. У нас давно уже началась такая игра, хотя, видит Бог, этруски – это не моя тема.
– Дядя Дуглас тоже археолог? – уточнила я.
– Это я «тоже», – усмехнулся Джеймс, возвращаясь ко мне. – А он – профессор археологии, но я редко его вижу. Он работает в Италии, преподаёт там же. При случае я вас познакомлю. Забавный старик.
В следующих коробках обнаружился набор красивых рамок для фотографий в стиле Тиффани, которые, по моему мнению, хорошо бы смотрелись в малой столовой, где висит люстра в том же стиле, фарфоровое блюдо с пасторальной росписью: прикорнувшие в тенёчке пастушок и пастушка и упитанные кудрявые овечки на лужайке и три тарелки из севрского фарфора с бытовыми сценками. Тарелки я тоже решила поставить в малой столовой, где в буфете имелась вполне достойная коллекция подобных изделий. Большая причудливая ваза из муранского стекла должна была составить дуэт чёрному стеклянному блюду, прошитому золотыми нитями, стоявшему в гостиной нашего пентхауса в Лондоне.
Раскрыв очередную коробку, я неожиданно рассмеялась. Джеймс отложил вышитую гладью скатерть и подошёл ко мне.
– Это от тётушки Присциллы, – усмехнулся он, извлекая из атласного углубления
– Не думаю, что это удачная шутка, – обиженно заметила я.
– Это не шутка. Это – блестящая идея. Особенно после твоего бунта на раскопках. Будь у меня там поводок и ошейник, всё было бы проще.
– Про электрошокер не забудь, – проворчала я и, отобрав у него эти игрушки, сунула обратно в коробку.
– Мы решили, что это жестоко, – напомнил он. – Кстати, плеть можно поискать в конюшне у Дэбби.
– Отлично, – кивнула я. – Но предупреждаю, что ты рискуешь однажды утром проснуться с ошейником на шее и с пристёгнутыми к кровати руками. Подходящие наручники найдутся в любом секс-шопе.
– Это будет интересный жизненный опыт, – с довольным видом резюмировал он и вернулся к своей скатерти. – Это тоже увезём в Лондон, подойдёт на обеденный стол.
– По особо торжественным случаям, – веско уточнила я, бросив взгляд на россыпи ярких цветов, вышитых по кромке.
Джеймс снял упаковку с большого плоского футляра и, аккуратно поставив его на письменный стол, открыл. На чёрном бархате сверкнули изящные столовые приборы на шесть персон.
– Довольно изысканно, – сообщил он, разглядывая их. – Можно оставить их в малой столовой, а можно увезти в Лондон…
Я тем временем взяла в руки конверт из плотной атласной бумаги, заколотый булавкой с чеканной змеёй на конце. Открыв его, я извлекла на свет серебряную рамку без излишних украшений, в которую была вставлена фотография. Видимо, она была сделана в спальне. Совсем юный Джеймс лежал на широкой постели, а на его груди, загадочно улыбаясь в объектив, устроилась леди Эшли. Я невольно замерла, переводя взгляд с одного лица на другое. Она была завораживающе красива: с огромными глазами и золотыми локонами, рассыпавшимися по его груди. Но его лицо просто потрясло меня, этот нежный юношеский овал, тонкие черты и чуть раскосые светлые глаза под высокими изящно изогнутыми бровями. Его взгляд был задумчивым и слегка надменным… Злой, холодный, ослепительно красивый мальчик, в груди которого кипят совсем недетские страсти. Неудивительно, что она так и не смогла забыть его.
– Что там? – спросил он, подходя, и буквально выхватил рамку у меня из рук.
Несколько мгновений он смотрел на фотографию, а потом с яростным рычанием швырнул её в камин, где она с шумом ударилась о заднюю стенку и упала в огонь.
– Гадина! – выдохнул он и хмуро взглянул на меня.
А перед моими глазами всё ещё было совсем другое лицо: юное, с загадочным и немного высокомерным выражением. Я невольно улыбнулась.
– А тётя Роззи была права, ты, действительно, был удивительно красивым мальчиком. Если б я увидела тебя тогда, то уж точно сразу влюбилась бы без памяти.