Розовая Гвиана
Шрифт:
Так были сожжены все шестнадцать страшных трирем Марцелла. И ни одна из них не успела выйти из сиракузской гавани и привезти домой весть об ужасном разгроме римлян на море… Урок окончен! — сказал Борис Николаевич и захлопнул журнал.
Несколько мгновений все сидели молча, ожидая, что Борис Николаевич добавит еще что-нибудь, но он сунул журнал под мышку, положил Тошкино зеркальце в карман и пошел к двери.
Тогда все повыскакивали из-за парт, обступили его и стали расспрашивать. Больше всего вопросов задавал Тошка. Он ловил каждое слово физика и смотрел на Бориса Николаевича так, будто увидел первый раз в
— А на каком расстоянии от берега стояли эти самые триремы?
— Конечно, дальше, чем на расстоянии полета стрелы. Иначе римляне перестреляли бы всех женщин. Это метров сто — сто пятьдесят.
— А какого размера были зеркала?
— Самые большие, какие нашлись у горожан, так говорится в легенде, сказал физик.
— Так, значит… это легенда? — разочарованно протянул Тошка. — А я-то думал…
— Да, к сожалению, это красивая сказка, — сказал Борис Николаевич. — Но то, что флот Марцелла был уничтожен под Сиракузами Архимедом, — это уже не сказка, а исторический факт. До сих пор на главной площади Сиракуз стоит памятник, на котором Архимед изображен с зеркалом в руках. Только никто не знает, как все произошло в действительности.
Мы с Тошкой живем недалеко друг от друга, на окраине города, и всегда ходим в школу и из школы вместе. В тот день, когда физик рассказал про Сиракузы, Тошка всю дорогу домой восхищался, размахивая портфелем:
— Вот тебе и древние! А? Ты смотри, что делали! Шестнадцать трирем! И чем? Простыми зеркалами! Надо же такое придумать! Ну и молодчина этот ихний Архимед! Вот это изобретатель! Это я понимаю!
Он восхвалял Архимеда на все лады, называл его величайшим ученым мира и гениальнейшим человеком всех времен и народов.
А я сомневался. Я никак не мог поверить, что большой военный корабль можно поджечь простым солнечным зайчиком. Да и древние греки, по-моему, были изрядными врунами. Обычных героев у них не было, а все были прямо-таки сверхгероями. Взять хотя бы Геракла. Если верить всему, что про него написано, то он, еще не выйдя из пеленок, начал совершать великие подвиги. Например, душил голыми руками здоровенных удавов и рвал, как бечевки, морские канаты. Да обычному младенцу, хоть он пупок надорви, в жизни такого не совершить. Все это сказки. Эти древние греки были, наверное, отчаянными выдумщиками и навыдумывали столько, что в конце концов сами перестали понимать, где сказка, а где правда. И про Архимеда, наверное, тоже так. Какой-нибудь из историков что-то перепутал, ну и пошло из книжки в книжку. А корабли-то подожгли обычными факелами. Незаметно подплыли и сунули в какую-нибудь щель.
Я про все это сказал Тошке.
Тошка вдруг сильно покраснел и начал орать на всю улицу:
— Факелами?! Да ты хоть немножко подумай, прежде чем болтать ерунду. Был ясный солнечный день. Как же они могли подплыть к кораблю с факелами? Их бы сразу заметили и спокойно перестреляли из луков. На выбор, как в тире. Тут дело ясное — они могли только зеркалами и ничем больше!
Я подумал и сказал, что, может, в этом месте историки и перепутали. В тот день, может, не было яркого солнца, а был густой туман и все произошло так, что матросы Марцелла ничего не заметили, а когда заметили, то было поздно.
— Туман? — заорал Тошка. — Значит, ты считаешь, что историки были круглыми идиотами? Уж туман-то от солнца отличит даже… даже червяк, у которого вовсе нет глаз. А тут все-таки историки…
— Ну ладно, пусть будет солнце. Только ты и сам знаешь, что зайчик от зеркала ни капли не греет. Он только блестит, а тепла от него ни на грош.
Тошка нахмурил брови и задумался.
— Да, это верно… От увеличительного стекла — другое дело, а вот от зеркала… Постой! — он вдруг схватил меня за рукав. — А ты пробовал когда-нибудь несколько зайчиков в одно место? Вот видишь! И я тоже не пробовал. А проверить это очень легко. Набрать зеркал сколько можно, дома, у знакомых, еще где-нибудь и… Послушай! Завтра как раз воскресенье, мать с утра на базар уйдет и вернется только после обеда. И мы можем спокойно произвести опыт. И тогда мы узнаем, кто прав: Архимед или Борис Николаевич. Понятно?
Чем дальше говорил Тошка, тем тверже звучал его голос, и скоро я почти верил, что Архимед действительно сжег зеркалами и что наш опыт будет удачным, и только немного жалел, что не мне первому пришла в голову мысль проверить Архимеда.
Так это началось, и в тот день я совершенно не подозревал, что значит проверка исторического факта.
Тошка жил совсем недалеко от меня, на Степной улице, больше похожей на длинную лужайку, чем на улицу. Она сплошь заросла лопухами и высокой травой, в которой изо всех сил стрекотали кузнечики. Через забор Тошкиного двора свешивались ветви яблонь, усыпанные хлопьями бело-розовых цветов. Над ними тонко звенели пчелы, будто тянули с цветка на цветок невидимые струны. Хорошо было здесь. Тихо. И даже как-то дремотно.
Я просунул руку между рейками забора, нащупал вертушку калитки и вошел во двор.
Тошка стоял у крыльца. Он сразу увидел меня и очень обрадовался.
— Ага! Принес зеркала? Иди скорее сюда. Сколько штук?
Я вынул из карманов пять зеркалец — все, что удалось достать дома и у соседки Людмилы Андреевны.
— Наверное, хватит, — сказал Тошка и развернул большой пакет, лежащий на крыльце. Там оказалась целая коллекция зеркал — больших и маленьких, с ножками и без ножек, ручных и бритвенных, и было даже одно настенное в деревянной рамке.
— Двадцать одна штука, — с гордостью сказал Тошка. — У всех соседей и знакомых выпросил. Вечером надо отдать, а то больше никогда не дадут.
— А что будем поджигать?
— Дрова. Я там целый костер собрал. Самых сухих, — показал Тошка в глубину сада.
— А кто зеркала будет держать?
— Никто. Сами будут держаться. Я все обдумал, не беспокойся.
Мы прошли в дальний конец сада, туда, где буйно разрослась малина и крапива и где рядом с будкой рыжего пса Джойки была сложена куча хвороста.
Солнце в небе уже набрало полную силу, и рубашки у нас потемнели от пота, пока мы пристраивали зеркала на ветках яблонь и на обломках кирпичей. Это оказалось очень трудной штукой — навести все зайчики в одно место. Наконец все приладилось.
Ярко-золотое пятно с голубоватыми струистыми краями уперлось в кучу хвороста. Тошка подсунул под него ладонь и тотчас отдернул руку.
— Жжется! — воскликнул он, — Понял теперь? Когда несколько зайчиков тогда совсем другое дело.
Я тоже подсунул руку. Зайчик был горячим, но, по-моему, не настолько, чтобы от него загорелись прутья, хотя бы даже сухие.