Рубеж

Рыбин Анатолий Гаврилович

— О, да вы солдат!

— Так точно, гвардии рядовой Борисов Антон Антонович. В Отечественную воевал на Днепре, под Курском, потом опять на Днепре. А у вас я тоже колодочку за оборону Киева приметил. Надеюсь, не ошибся?

— Верно, мы с вами где-то рядом воевали.

Довольный удачно затеянным разговором, проводник проворно выполнил свои хозяйские обязанности, но уходить не спешил. Кивнув на газету, лежавшую на полке, спросил:

— Не объясните, товарищ генерал, как бывалому солдату, почему это вдруг началась новая возня с ракетами за океаном? Ядерные

боеголовки грозятся привезти в Европу. Неужели и в самом деле империалисты боятся, что мы нападем на них?

— Не в том дело, Антон Антонович. Наших мирных предложений они боятся. Вы же видите: чем настойчивее усилия сторонников мира, тем наглее делаются империалисты. Страх, похоже, одолевает: уплывают прибыли из рук.

— Понимаю, — кивнул седой головой проводник, — но, извините, одного не усвою: на что они сами-то надеются? Сгорят ведь тоже, если атомную зачнут... — И, предупредительно прикрыв дверь, спросил почти шепотом: — А как у нас против них, извините, крепко?

— Стараемся, Антон Антонович, — ответил Мельников.

— Вы уж не таитесь перед старым солдатом, товарищ генерал. Я ведь так смыслю: ежели разоружаться, то обоюдно, по договору. А так, в одиночку, невозможно. Да и как верить им, ежели говорят одно, а сами до зубов вооружаются. Нет, нет, только по обоюдному договору. Да вы пейте, товарищ генерал, я вам сейчас еще свеженького заварю.

Проводник ушел. А Мельников, глядя ему вслед, подумал: «Как рассуждает! Ну прямо дипломат настоящий».

* * *

Когда поезд притушил скорость и навстречу потянулась длинная платформа знакомой станции, Мельников стоял уже в тамбуре, готовый к выходу. Он заранее представлял, как подбежит к нему Никола Ерош, вскинет руку к виску и доложит, что машина подана. А потом, сидя за рулем, обязательно поведает все новости о ракетчиках, потому что, пока он, Мельников, был в штабе округа, Ерош конечно же с утра до вечера находился в ракетном подразделении.

Но, выйдя из вагона, комдив увидел перед собой Нечаева с Ольгой Борисовной. То, что на перроне оказался начальник политотдела, Мельникова не удивило. Он понимал: Нечаеву не терпелось как можно скорее узнать о решении военного совета, а вот зачем пришла его жена, догадаться сразу не мог. Тем более что в это время она должна была находиться в библиотеке. — Что-нибудь случилось? — спросил Мельников.

Ольга Борисовна растерянно посмотрела на мужа.

— Да говорите скорей, не мучайте!

— Получена телеграмма, Сергей Иванович, что ранен ваш сын, — сообщил Нечаев.

— Как?! — Мельников не сразу поверил услышанному. — Володя ранен?

— Да... Но будем надеяться, что ранение не очень тяжелое...

— Постойте, постойте! — Мельников усиленно тер виски, стараясь прийти в себя. — А что с Наташей? Как она себя чувствует?

— Наталья Мироновна очень расстроена, — сказала тихо, почти шепотом, Ольга Борисовна. — Врачи посоветовали ей пока непременно побыть в больнице.

— Значит, она уже там?

— Да, мы отвезли ее два часа назад.

Мельников, жадно глотая холодный воздух,

в котором кружился мелкий колючий снег, медленно пошел к машине. Только теперь он заметил Николу Ероша, который шел сбоку, грустно поджав свои по-мальчишески пухлые губы. Мельникову вспомнилось, как вот с этого вокзала вроде совсем недавно провожал он сына после зимних студенческих каникул. Так же вот падал мелкий снег, и так же были рядом Нечаевы. А Володя шел впереди с их дочерью Танечкой. Все были веселы, шутили, желали отъезжавшему счастливого пути, успешной учебы на последнем курсе. Наташа тогда шепнула: «Как хорошо, что Володя будет гражданским врачом. Ты знаешь, Сережа, я устала от сплошных тревог за тебя. Может, хоть за сына не буду так волноваться». А ему было досадно, что, как ни старался, не сумел убедить сына пойти по своему пути, поступить в военное училище.

— Но вы-то хоть держитесь теперь, Сергей Иванович, — стараясь подбодрить его, сказала Ольга Борисовна. — И Наталью Мироновну успокоить нужно, плачет беспрерывно.

— Верно, ей трудно очень, — прошептал он пересохшими губами.

Пока ехали от вокзала до больницы, Мельников силился унять душевную боль. В палату к жене нужно было войти хотя бы внешне спокойным. Но этого, как он ни старался, не получилось. Увидев его, Наталья Мироновна разволновалась еще больше. Дрожащей рукой она еле отыскала под подушкой телеграмму и протянула ему.

В телеграмме было несколько слов:

«Сын ваш ранен осколком мины в ногу во время размещения медицинского пункта. От эвакуации на Родину отказался».

— Вот видишь, от эвакуации отказался, — сказал Мельников, придвигаясь поближе к койке жены. — Значит, не очень опасно.

Наталья Мироновна покачала головой:

— Эх, Сережа, не знаешь ты Володю, что ли?

— Но медицинская комиссия не допустит, чтобы тяжелораненый не был эвакуирован.

— Какая там комиссия в джунглях! О чем ты?

— Так рядом же наши врачи.

— Не знаю, не знаю, Сережа... — простонала Наталья Мироновна.

— Вот увидишь, что я прав, — сказал он как можно увереннее и, повернувшись к своим спутникам, попросил: — Ну скажите вы ей, Ольга Борисовна, Геннадий Максимович!

— Одно мне ясно, — сказал Нечаев, — будь все это очень серьезно, срочно отправили бы Володю на самолете в Москву. Даже не спросили бы согласия.

— Конечно, — подтвердила Ольга Борисовна.

— Не знаю, — с трудом выговорила Наталья Мироновна и устало закрыла глаза.

Подошла сестра со шприцем.

— Извините, товарищи, больной нужен покой.

Выходя из палаты, Мельников сказал Нечаевым:

— Конечно, Володиной раны отсюда не видно, но я почему-то верю, что у него все будет хорошо. А вот за Наташу, за ее сердце очень боюсь.

— Ничего, будем надеяться, Сергей Иванович, что все обойдется, — сказала Ольга Борисовна.

 

Они сели в залепленный снегом газик, комдив скомандовал водителю:

— Давайте, Никола, везите Ольгу Борисовну в библиотеку, а нас с Геннадием Максимовичем — в штаб.