Рубиновая верность
Шрифт:
Мохначева он дождался. Вышел из его кабинета, улыбаясь во весь рот, и сразу объявил:
– Вы, дорогая Ритуля, сегодня вечером непременно должны со мной отпраздновать мою победу над вашим начальством.
– Почему это я должна? – особо кокетливо складывая губы бантиком, спросила я, хотя уже точно знала, что должна непременно.
– Ну как же?! – заразительно рассмеялся Назаренко. – Это победа и всего вашего коллектива! Теперь все ваши сотрудники будут иметь возможность покупать мои свежайшие калачи, практически не отходя от рабочего места. В магазинах Питера, моя девочка, их моментально разбирают!
С тех пор он звал меня – моя девочка. Я его – Назаренко, а он меня – моя девочка.
В этот же вечер он заехал за мной на своей машине, очень неказистых
– Куда это мы едем? – удивленно спросила я, когда вместо нарядного центра города за окном замелькали типовые кирпичные и блочные дома.
– Ко мне, моя девочка, – ответил Назаренко и так выразительно на меня посмотрел, что я сразу поняла, чем мы станем заниматься сразу по приезде.
Квартира Назаренко была маленькой и тесной, в кирпичном пятиэтажном доме. Тогда я не знала, что он живет в ней вместе с матерью. Поскольку никто не выглянул в коридор при нашем появлении, я искренне посчитала, что мы будем с ним одни. Первым делом мне было предложено достать из холодильника кастрюлю с каким-то супом и разогреть нам на ужин. Меня это несколько шокировало. Впервые пригласить даму, причем домой, а не в ресторан и заставлять ее разогревать банальные щи, будто мы с ним давно живущая вместе семейная пара! Неслыханное дело! Я решила покочевряжиться:
– Знаете, Илья, я не хочу есть, но если вам нужно подкрепиться, то ешьте, пожалуйста, а я… я подожду.
– Ну, гляди, – сказал Назаренко, обратившись ко мне на «ты», и головой нырнул в холодильник.
Он разогревал свои щи и еще какое-то варево на второе, потом долго и смачно все это ел, запивая пивом и не обращая на меня ни малейшего внимания. Я сидела на табуретке сбоку от него, бесполезно таращилась в мутноватое окно с кособоким столетником на подоконнике и дико злилась. Когда он решил положить себе на тарелку картошки по второму разу, я поднялась с насиженного места, сказала: «Пожалуй, мне пора» – и двинула в коридор. Назаренко настиг меня одним прыжком, загородил входную дверь и, улыбаясь, сказал:
– Девочка моя, похоже, что ты кое-чего не поняла. Я не чиновник из твоего дебильного треста, кайфующий на объекте, а частный предприниматель, который вынужден крутиться как белка в колесе, чтобы существовать. Я целый день не ел, а потому должен наконец это сделать. Я могу позволить себе потратиться на ресторан, о котором ты, конечно, мечтала, но не хочу. Пока не хочу. Потом, несколько позже, мы будем заказывать еду только в ресторанах. Но ты должна потерпеть, Ритуля.
Ритуля, то есть я, задохнулась от возмущения. Что он себе позволяет?! Я должна ждать в провонявшей щами кухне типового дома, пока он не заработает на ресторан?! Не на ту напал! Пусть ищет себе других дурочек! У меня уже есть один нищий гастроэнтеролог. Мне надоело ждать, пока он разбогатеет. А тут еще один навязывается!
Я попыталась отодвинуть Назаренко с дороги, но попала в его стальные объятия. Я не успела и пикнуть, как почувствовала на губах вкус жареной картошки с мясом. Частный предприниматель-калачедел впился в мои губы с такой силой, что я вскрикнула бы, если бы могла. Я еще долго билась в его руках пойманной мухой, а потом, как советуют в одном плохом анекдоте, расслабилась и попыталась получить удовольствие. Надо отметить, что получила…
Назаренко совершенно не был похож на моих предыдущих мужчин. Ничем. Мы с ним ни в чем не совпадали, и это, в конце концов, пошло ему в плюс. Для меня будто открылась дверь в новый неизведанный мир. Все мои мужчины являлись интеллигентами. Назаренко был незамысловатым мужиком, но с изворотливым практичным умом и, как я уже говорила, с магнетической силой во взгляде. В прошлом веке быть бы ему купцом-миллионщиком. Впрочем, едать ему на золоте и в нашем! В это я сразу как-то поверила после первого же мощного поцелуя. Назаренко не сомневался, что с этого момента я являюсь такой же его собственностью, как калачи с орехово-сахарной обсыпкой.
В самый ответственный момент в коридор неожиданно вышла полная женщина в оранжевом перманенте и, не удостоив нас взглядом, направилась в ванную. Я попыталась хоть как-то прикрыться, а Назаренко даже ухом не повел, продолжая делать то, что в данный момент считал для себя важным.
Оранжевая женщина вышла из ванной и направилась в кухню. Она гремела там посудой, хлопала дверцей холодильника, наливала в какие-то емкости воду из крана и, главное, без конца ходила по кухне туда-сюда, методично появляясь в дверном проеме. Но надо отдать ей должное: в нашу сторону она так ни разу и не посмотрела, а сам Назаренко в конце концов заставил меня забыть и о женщине с перманентом, и о том, что он только что порвал мою любимую блузку, а также о том, что мои предыдущие мужчины были со мной очень нежны и тактичны. Назаренко, похоже, никогда и не догадывался, что женщиной можно восхищаться, нашептывать ей красивые слова и, главное, любить. Он брал меня силой, плевать хотел на нежности и любить не собирался. Он собирался мной владеть до тех пор, пока не надоем. Но я тогда этого не знала. Я думала, что мне наконец попался неординарный мужчина. Это уже само по себе было интересно, заслуживало внимания, изучения, с последующим извлечением пользы и, возможно, вечного наслаждения.
Наслаждение (не вечное, но запоминающееся) я получила в коридоре практически на виду у мамаши Назаренко. Когда я потом спросила его о странных взаимоотношениях с родительницей, он резко и зло ответил:
– А ей плевать! Да и мне, признаться, тоже! Раз мне пока некуда от нее съехать, я решил делать вид, что маманьки здесь нет вообще! Не существует! Очень удобная позиция!
– Вы что, в ссоре?
– Теперь уже нет.
– То есть?
– То есть когда-то непримиримо враждовали, а сейчас просто живем рядом, потому что не разъехаться. Но это временно, моя девочка. Ты мне веришь?
Глазами, принявшими вдруг цвет густо заваренного чая, Назаренко заглянул мне чуть ли не в душу, и я внутренне вздрогнула. В его взгляде явственно читалось: «Даже если не поверишь, здесь никого это не интересует». И я решила не отвечать. Назаренко усмехнулся, пробурчал что-то вроде: «Ну-ну!» – и потянул меня за руку в свою комнату.
На ее десяти квадратных метрах расположились старый продавленный диван, небрежно застеленный потертым гобеленовым покрывалом времен молодости моей бабушки, однотумбовый захламленный всякой дрянью письменный стол и огромный старинный шкаф с зеркальной панелью и двумя раскрытыми настежь дверцами. Из одной прямо на пол вывалились скомканное белье и рубашки явно не первой свежести, а за второй на плечиках теснилась одежда, скопившаяся, скорее всего, за всю назаренковскую жизнь. Воздух в комнате был затхлый, а голое, без занавесок окно последний раз мыли, наверно, во времена его детства, когда мамаша еще интересовалась жизнью собственного сына.
Отметив и особо изощренную засаленность тускло-желтых обоев, я подумала, что бежать надо отсюда без оглядки как можно скорее, но сделать это не успела. Назаренко одним движением раскинул оказавшийся довольно-таки широким диван, вторым движением бросил меня сверху потертого покрывала, а третьим очень ловко окончательно разоблачился. И я опять забыла обо всем, что у меня в жизни было до этого момента. Я забыла даже о том, что Ленечка, явившись с дежурства и не застав меня в нашей практически супружеской постели, здорово испугается. Вряд ли он заподозрит меня в измене, потому что вплоть до сегодняшнего полудня ничто этого не предвещало, но обзванивать станции «Скорой помощи», больницы и морги он обязательно примется, как когда-то Ярик Миргородский.