Ручная кладь

Охард Нина

После ланча нас снова собирают. Я спрашиваю у Пита

– Я просто отвыкла или что-то наш митинг затянулся?

Он неохотно делится со мной новостью, которая явно не радует: ходят сплетни, что компания продает часть бизнеса, поэтому теперь такое нашествие начальства не редкость.

Наконец у руководства находится время и на меня. Мне дают визитку риелтора, который поможет снять жилье, я подписывают контракт и кучу бумаг о том, что обязуюсь делать и не делать. Вскользь интересуюсь по поводу медицинской страховки, по контракту они обязаны ее предоставить. Обещают на неделе: подъедет представитель, оформит со мной договор.

Звоню риелтору, договариваемся, что она подъедет к шести. В списке пять адресов, проезжаем все, ни один ни гуд и дорого. Мебели мало, хотя я просила с мебелью, площадь небольшая, а денег хотят много. Выбираю ближайший к работе. Мебели маловато, есть только кухонная, и кровать. Забираю чемодан из гостиницы, составляю договор с риелтором, плачу залог и за два месяца вперед. Квартирка, а вернее студия совсем небольшая, без балкона. Крашенные

светлой краской унылые стены, на полу не первой свежести, затертый серый ковролин. Большое окно выходит в парк, занавесок на нем нет. Тускло светят несколько вмонтированных в потолок галлогеновых лампочек . Все это создает впечатление временности, вокзальности. Это так не похоже на то, о чем я мечтала. Ложусь на кровать и пытаюсь сжиться с мыслью, что это теперь мой дом.

Работа наваливается просто комом. Дни пролетают настолько быстро, что я просто теряю счет времени. Бассейна нет, чтобы хоть как то прийти в себя, вечерами бегаю вдоль дороги. Периодически, останавливаются водители проезжающих мимо машин, предлагают меня подвести. Работа движется довольно быстро, хотя от плана мы все равно отстаем. Пит приходит не раньше десяти, и еще час приходит в себя - пьет кофе и плачется в жилетку, о своей нелегкой жизни. Я его слушаю, и сочувствую. У меня все в порядке, нет ни пробок, ни жены с претензиями, ни необходимости посещать рестораны. У меня есть дом с кухней и душем, а в душе всегда есть горячая вода, даже летом. Мне регулярно платят зарплату, и даже оплатив квартиру, у меня все равно остаются ежемесячно несколько тысяч долларов. Я скучаю по сыну, и, заходя в магазин, всякий раз покупаю ему набор Лего. У меня проблемы с языком. Я говорю с ошибками, но я это знаю и стараюсь больше слушать, улыбаться и поменьше говорить.

Мы должны выдать тестовую версию, но мы не укладываемся в сроки. Я начинаю задерживаться до девяти на работе, но очень скоро получаю нагоняй, потому что за переработку мне должны доплачивать, а делать это никто не хочет. Когда я начинаю возмущаться, то в ответ слышу долгую лекцию минут на сорок о необходимости повышать эффективность труда. Заканчивается все предложением поставить компьютер мне дома. Нескрываемая циничность и показуха вызывает смех, но компьютер дома, конечно здорово, и я с радостью соглашаюсь.

Через некоторое время в нашей команде происходит пополнение, вдруг выясняется, что вместе с нами еще будет работать программист из Финляндии. Нам сообщают, что он хороший Джава программист. У финна трудно произносимое имя, американцы зовут его Андрэ. Это молодой парнишка двадцати пяти лет, недавно закончивший в Финляндии университет. Как он попал в проект мне непонятно. Андрэ оказывается неплохим парнем, туповатым, но доброжелательным и исполнительным. Он неплохо говорит по-английски и понимает меня лучше американцев. Пит его явно недолюбливает, хотя не может объяснить почему. Теперь мне приходится выслушивать жалобы на Андрэ.

Виталик не пишет. Я стараюсь о нем не вспоминать. Мне пишет только моя подруга Ленка, с которой я оставила сына. Взять сына в Америку я не смогла, по здешним законам до 12 лет ребенка нельзя оставить одного и я должна нанимать няню. Это сейчас мне не по карману.

Наконец то компания выдала мне мобильник с корпоративной сим картой, предупредив, чтобы в Россию не звонила, потому что телефон только для служебных нужд. Мне все равно, и я звоню домой.

Ленке хвастаю мобильником, теперь есть возможность обсуждать всякие новости и строить планы. Она постоянно спрашивает о Виталике. «Нет, не звонил и не писал». Мне не хочется его обсуждать, это причиняет боль. Она же снова и снова заводит разговор. Я не знаю, зачем. Иногда кажется, что ей нравится ковырять ногтем в ране.

Меня не мучает ностальгия. Работа, работа и только работа. Все что не касается работы выбивает меня из колеи. У меня полная уверенность в том, что теперь все зависит только от меня, нужно поскорее закончить проект, и наступит большое прекрасное мое американское счастье. Я стараюсь работать как можно больше. В работе забываешь о боли, в голову не лезут грустные мысли, и нет ни времени, ни сил на мысли о Нем.

Самое страшное, это выходные. Куда деваться человеку в этой деревне, по Питерским меркам, если у него нет машины? По совету своей однокурсницы Ольги, которая живет в штате Оклахома, по воскресеньям я хожу на курсы английского в Православную общину. Здесь учат бесплатно. Учат, конечно, громко сказано, лучше сказать - занимаются английским с теми, кому не по карману платить за курсы или преподавателя. Занятия заключаются в том, что мы повторяем за преподавателем слова и фразы на определенную тему, а потом из них устраиваем диалоги между собой. Темы самые жизненные: магазин, больница, на улице, на работе итд. Все это рассчитано на людей, не знающих язык совершенно. Я вроде как говорю, но с ошибками и с акцентом. Постепенно начинаю себя ловить на том, что разговариваю и даже думаю этими заученными языковыми штампами. Курсы тоже отвлекают от мыслей о Нем. Я пытаюсь бороться с воспоминаниями всеми возможными способами, например, как только в голове возникают картинки из прошлого, я стараюсь думать на английском.

У нас сегодня очередная комиссия. Из Лос-Анжелоса, где расположен головной офис нашей фирмы, прилетает целая делегация. Мы даже, несмотря на помощь Андрэ, срываем сроки и нам присылают еще одного менеджера. Утро начинается митингом (от английского митинг встреча), опять вместо того чтобы работать мы слушаем доклады и презентации руководства. Народу приехало настолько много, что в комнате становится нечем дышать и некуда сесть.

В духоте и тесноте мы слушаем, что мы должны делать, как мы должны работать. Нам сообщают, сколько было продуктов продано, какие выручки и т. д. Я не понимаю половины слов и практически всю абривиатуру. Я не понимаю, зачем мне все это объясняют, особенно учитывая тот факт, что я контрактер и по окончанию контракта все равно уеду. А еще у меня сроки сдачи, и я должна работать. Из последней делегации я знаю только Ника. Он был моим менеджером в прошлый раз и думаю, что это с его подачи меня вытащили из России. Ник немец, его семья сбежала в Америку после войны. Кто-то из родственников погиб (замерз) под Курском, и семейные предания хранят ужасы русской зимы. Рассказывать Ник про это не любит. Мы с ним достаточно долго работали вместе, прежде чем он это рассказал. И может быть и не рассказал, если бы не желание съездить в Курск, посмотреть на белых медведей. Мои заверения, что Курск, это теплый южный город, не возымел на него ни какого действия, он мне не поверил и хотел бы в этом убедиться сам лично. Перспектива заблудиться среди полярных льдов и быть съеденным белым медведем его пугает, поэтому он уже много лет откладывает поездку. Вообще Ник отличный мужик, очень порядочный и трудолюбивый, а временами даже веселый. Он единственный во всей компании, кто не учился в колледже, а с 12 лет работал. Он как настоящий американец, прошел долгий путь от подмастерья в гараже, до топ-менеджера небольшой АЙТИ компании. Не смотря на наши коренные разногласия по всем ключевым вопросам, с Ником мне проще в том плане, что он понимает, что я приехала сюда зарабатывать деньги. Он смотрит сквозь пальцы на формальные проблемы, которые периодически возникают. Не подписала вовремя, не одобрила, не согласовала, забыла, заработалась - он звонит, пишет, напоминает. Ему не сложно. Для него работа главное, как и для меня, в этом мы похожи.

В честь приезда начальства у нас снова бесплатный ланч. Сегодня он даже лучше чем те, что были раньше. Пит доволен, даже для него есть еда, он подсовывает мне тарелку с жаренными кальмарами, и десерт, пока народ еще не разобрался, что к чему. Я рассчитываю после ланча снова заняться работой. Но как только я удобно устраиваюсь на рабочем месте, в мою клетушку заходит Ник. Он не один с ним высокий, средних лет мужчина, очень хорошо одетый, с представительской внешностью. Сейл (продавец), мелькает в голове. Ник представляет нас друг другу, и объясняет, что Том будет моим менеджером до окончания работ. В его обязанности входит понять, почему мы постоянно срываем сроки и устранить проблемы. Мы стоим друг против друга и смотрим в глаза. Я загадочно улыбаюсь, чтобы не говорить и не выдать свой ломаный английский (брокен ленгвидж). Том несколько долгих секунд молчит и глупо улыбается, затем, выдавливает из себя, нелепую фразу, общий смысл которой заключается в том, что он всегда хотел увидеть, как выглядит женщина программист из России. Сказав, понимает, что сказал глупость, начинает оправдываться, получается еще большая глупость. Речь звучит уже совсем не этично, не логично и не корректно. Ник смотрит то на меня, то на Тома недоверчивым и подозрительным взглядом, прощается и уходит.

Запах. Первое что я ощущаю - это запах совершенно незнакомого и очень дорогого парфюма. Не резкий и не сильный, но он сразу бьет мне в голову. В моей клетушке очень тесно и второй стул поставить некуда, поэтому Том садится на тумбочку. И тогда я замечаю, как он одет. Я сражена, потрясена и приворожена одновременно. Я теряю голову и попадаю в плен дорогих вещей. Нет, я никогда не обращала внимания на то, кто во что одет, вещи никогда не занимали мое внимание, и не разоряли мой кошелек. Но это были другие вещи. То во что одет Том, я никогда не видела ни на людях, ни даже в дорогих магазинах. Я совершенно не разбираюсь в одежде и не могу назвать ни стоимость, ни фирму производителя, но вижу как это дорого. Я даже представить себе не могла, что бывают такие ткани, и что можно так шить. Я ощущаю себя простолюдинкой, попавшей на прием к королеве, и все что мне хочется, это просто потрогать эти вещи руками. Том сидит вальяжно, нога на ногу, облокотившись на стену, когда мой взгляд наконец плавно переходит на галстук и останавливается на воткнутой в него булавке. Боже, это что бриллиант? Я конечно про читала о том, что такое бывает, но живьем, я это вижу в первые. Я не могу оценить ни размер камня, ни правильность огранки, я вижу как он переливается всеми цветами радуги в тусклом свете искусственного освещения. Я инстинктивно отодвигаюсь вместе со стулом на несколько сантиметров назад, насколько мне позволяет теснота моей комнаты, и Том попадает в поле моего зрения целиком. Он совершенно не вписывается в окружающую его обстановку: убогая тумбочка, на которой он сидит, серые пыльные стены, дешевый монитор, стоящим на столе. «Кто он, что он здесь делает, с чего вдруг пожаловала эта королевская рать?» - крутятся в моей голове навязчивые вопросы. Тома, кажется, совершенно не волнует это не соответствие, он улыбается и просит рассказать как ведется работа по проекту. Я рассказываю Тому о проделанной работе, о возникающих проблемах, которые в основном имеют чисто технический характер. Моя задача - это математическое решение, которое написано мною же, только несколько лет назад, на базе библиотек математических функций Си. Джава не имеет нужных мне функций, поэтому приходится выкручиваться. Он не понимает, что я говорю, но не переспрашивает и постепенно переводит разговор на более близкие ему темы. Мне становится сложнее поддерживать беседу. Моего языкового запаса явно не хватает, и я перехожу в разряд слушателей, улавливая лишь общий смысл сказанного. Я слушаю, молча, улыбаюсь и больше не смотрю на него. Мне нужно работать.