Ручная кладь
Шрифт:
Лена ложится на кровать. Ей нечем заняться. Читать и писать – нельзя. Даже поговорить не с кем. Она рассуждает сама с собой.
«Пойми, родители – это просто люди, такие же, как те, что проходят мимо. Ты не обижаешься на прохожих? Слова тебя не задевают, и если незнакомцу захочется тебя ударить, ты знаешь, как поступить. Что мешает тебе воспринимать своих родителей так же?»
«Хотя бы то, что я от них зависима, финансово, например».
«Через пару месяцев ты окончишь школу, поступишь в институт, устроишься подрабатывать. Это же просто деньги, ты молодая здоровая, заработаешь».
«А жилье? Приходить каждый день и видеть их, слушать ругань, терпеть побои?»
«Уйдешь куда-нибудь. Разве там решетки
«Легко сказать, уедешь».
«Обещали, что будет легко? Тебе же нравятся задачки со звездочками, научись относиться к проблемам как к упражнениям в учебнике. Не делай драму из того, что не можешь решить сейчас и немедленно, отложи на время».
«Все решаемо?»
«Не все и не всегда. Но в большинстве своем – да. Как бы тебе не было плохо, всегда есть те, кому еще хуже. И вместо того, чтобы жалеть себя, помоги им. Не хочешь? Тогда лучше сдохни, в этом мире одной тварью станет меньше».
«Я все равно не знаю, как мне жить дальше».
«Ты же умная девочка, ты справишься, что-нибудь придумаешь. Главное, улыбайся и все получится».
Моя Америка
Весна 2001 год.
У меня чуть больше часа до вылета, багаж уже сдан, и нужно идти на посадку, а ему надо ехать домой. Но он не уезжает, а я не ухожу. Мы не говорим о том, о чем думаем, мы просто шутим на разные темы, смеемся и делаем вид, что все в порядке. В промежутке между объявлениями играет музыка. Я люблю загадывать желания, поэтому в шутку говорю:
– Следующая песня будет про нас.
«Ты меня на рассвете разбудишь», — звучит по трансляции. Я вздрагиваю, бледнею и замолкаю. Ладони становятся влажными и глаза мгновенно наполняются слезами. Песня звучит, как трагическое пророчество.
– Пока, — говорю я, смотря в пол, и даже не взглянув на него, делаю шаг в сторону. Он шагает следом и прижимает меня к себе, я беззвучно плачу, уткнувшись в плечо.
– Мне надо идти, Виталик, пусти меня.
Дожидаясь мгновения, когда его руки ослабевают, я ухожу. «Не мигают, слезятся от ветра, безнадежные карие вишни»,- звучит в репродукторе. «Я тебя никогда не увижу»,- стучит у меня в голове. Я не оборачиваюсь, иду широкими шагами, смотря только себе под ноги. «Нехорошо проходить в соплях паспортный контроль», - мелькает в голове, и я размазываю слезы рукавом по лицу.
У меня H1B (эйчванби) виза в паспорте на три года. Без вкладыша она не действительна, но вкладыш никто у меня не спрашивает. В паспорт ставят печать, и я прохожу на посадку. Я сажусь у окна, и стараюсь думать о том, что меня ждет там. Слезы все равно текут, а все мысли все равно возвращаются к нему. Я пытаюсь мечтать, сочинить историю со счастливым концом, в которой он приезжает ко мне и мы снова вместе и снова счастливы, но история не клеится. «Нет», - говорит мой внутренний голос. Я слишком хорошо его знаю, чтобы понять, не приедет, не бросит жену, не бросит работу. Я - это вовсе не повод, что-то менять в своей жизни. «Забудь его, — твердит мне внутренний голос, - считай, что он умер». Но я вовсе не хочу, чтобы он умер. Мне больно его терять. Я ничего не могу сделать с этой болью, не могу выключить свои чувства, словно свет в подъезде. Но я не могу ничего изменить и не могу справиться с существующей реальностью. Мысль о разлуке словно рвет меня на части. В голове всплывают шекспировские строки «Ромео не рука и не нога». Я понимаю это по-своему, руку или ногу можно хотя бы отрезать. Что мне нужно вырезать из себя, чтобы не болело? У меня нет сил, терпеть эту боль, и я не знаю способа ее прекратить.
Самолет выруливает на взлетную полосу. Разгон. Меня вжимает в кресло, я смотрю вниз на Питер, но вскоре все исчезает в облаках. В голове крутятся диалоги из наших последних ссор.
– Почему ты не хочешь поехать со мной?
–
– Я меня можешь? Ты не боишься меня потерять?
– Но ты же вернешься.
«Ты же вернешься, вернешься, вернешься» – стучит эхом в голове. Откуда у него такая уверенность, что я вернусь?
"You think that I can't live without your love" - поет Мадонна по трансляции. Я вздрагиваю. Мне кажется что это про меня.
Нет, Виталик. Ты не заставишь меня страдать. С тобой или без тебя, но я буду счастлива! Я вытираю рукавом слезы и смотрю в иллюминатор. Мы, наконец, поднялись над облаками, вверху появилось солнце и голубое небо, а вокруг, словно сделанные из мягкой ваты зверюшки, облака причудливой формы. Вспоминаются слова, сказанные мне много лет назад Ламой «не смотри назад, там это уже не ты». Я не смотрю. Я стараюсь думать о будущем.
Наконец гаснет табло, пристегните ремни и девушка улыбаясь, предлагает еду. Есть совершенно не хочется, к тому же я не люблю яйца в любых вариантах, ковыряю вилкой остывший омлет и отмечаю, что поляки кормят лучше.
Билеты мне купила моя фирма, поэтому я лечу Люфтганзой. Сама бы я никогда не позволила себе такую роскошь. Лот и дешевле и кормят лучше. В иллюминаторе по-прежнему видны только облака, но я все равно, как приклеенная смотрю в окно.
У меня пересадка во Франкфурте. Немецкой визы у меня нет, да и времени на пересадку всего полтора часа. Буквально бегу на свой рейс. Сажусь в 767 Боинг и попадаю в другую реальность, здесь уже совсем не слышно русской речи. «Господи, какой же он огромный», удивляюсь, хотя я уже не в первый раз лечу на таком самолете. У меня отличное место, сразу за бизнес классом, передо мной огромный экран, на котором пока крутят рекламу.
Все посадка закончена, и мы летим в Бостон, это 9 часов в воздухе. Самолет тяжело взлетает и резко набирает высоту. «Нет, Боинги все-таки хорошие самолеты», - убеждаюсь в очередной раз я. Загорается экран, показывают кино. Я одеваю наушники и пытаюсь понять, что говорят. Фильм, конечно же про любовь. Он приходит к ней, потому что она организует свадьбы, она в него влюбляется, потому что он красив и легко уводит у красавицы невесты, потому что у них любовь. Я не сравниваю эту историю со своей, и смотрю кино с интересом. Кино заканчивается хеппиендом, экран гаснет, и стюардессы разносят еду. Здесь кормят гораздо лучше, чем на предыдущем рейсе. Раздают даже сухарики и пиво. Я пиво не пью, беру кофе. Кофе у Люфтганзы отвратный. В очередной раз зарекаюсь его пить. После еды снова крутят кино. С фильмами, полет кажется не таким утомительным, но кино тоже надоедает, и я пытаюсь заснуть. Сон скорее можно назвать полудремой, я слышу шаги проходящих мимо людей, в то время как мозг прокручивает какие-то картинки в черно-сером изображении, бессвязные и бессмысленные, которые, наверное, нужно назвать снами.
Звучит голос командира корабля, призывая застегнуть ремни и кресла привести в вертикальное положение. Гаснет основной свет, и мы начинаем снижаться. Я далеко от иллюминатора, и мне не видно, что там под нами, видно только что уже темно, местное время девять часов вечера.
Погода такая же, как в Питере, словно я никуда и не улетала. На паспортном контроле у меня спрашивают название компании, но опять не проверяют вкладыш к визе. Спрашивают, когда возвращаюсь, но не слушают ответ и прикалывают бумажку к паспорту сроком на 6 месяцев. Придираются только на таможне, выясняют, не везу ли я продукты, отвечаю отрицательно, таможенник загадочно улыбается и просит открыть чемодан. У меня ничего с собой нет из еды, я уже не впервой летаю, знаю, что все равно отберут. Таможенник разочарованно смотрит на содержимое чемодана, удивленно говоря — только личные вещи? («извини мужик, наркотики дома забыла» вспоминаю я Задорнова, но вовремя прикусываю язык.) Ну вот и все.