Руина
Шрифт:
— Перетянуть бы его на нашу сторону!
— Это верно, только, должно быть, мы его не перетянем.
— Там вот, вельможный пане, я заметил одну странную штуку, думаю: не Мазепина ли это затея?
И Горголя рассказал Самойловичу о своей встрече с Марианной и Андреем, о их благоприятных отзывах о Дорошенко, о знаменательной фразе Марианны: «Молитесь Богу и святому Петру».
Сообщенное известие сильно взволновало генерального судью.
— Вот оно что… Вот оно что, — повторил он несколько раз и беспокойно взъерошивал свою светлую чуприну. — Так вот где хранится узел всех непонятных действий гетмана! Но что ж это? Задумал ли Гострый подкопаться под Многогрешного
Самойлович подошел к Горголе и, положив ему руку на плечо, произнес с чувством:
— Ну, спасибо ж тебе за твою службу, верь мне, не забуду ее никогда… И если что… — он улыбнулся и добавил: — Да ты у меня умеешь с пол слова понимать!
Затем он подошел к столу и, достав из кованой скрыньки два тяжелых свертка золотых монет, передал их Горголе:
— На вот тебе пока!
Горголя бросился было благодарить Самойловича, но тот ласково остановил его рукой.
— Погоди, не дякуй! Дальше еще не то увидишь! Да не забудь и своего хлопца, не говори ему пока обо мне ничего, а держи при себе, эта шельма нам не раз пригодится… Да вот что, оставь здесь что-нибудь из своих товаров, а сам ступай в людскую; останься до завтра, продай что- нибудь моей пани… да наври там им что придется… ну да этому тебя учить не следует. Словом, ты купец, идешь издалека: завтра поторгуй в Батурине, а на ночь снова попросись сюда; завтра все узнаем и порешим, что тебе делать.
На другое утро, вставши рано, пан генеральный судья быстро оделся и отправился к гетману. Проходя по своему двору, он увидал Горголю, раскладывавшего на крыльце свои товары.
Целая толпа челяди стояла, слушала его болтовню и рассматривала заманчивые предметы, которые Горголя ловко вынимал один за другим из своего короба.
— Молодец, ловкая бестия! — прошептал Самойлович и вышел со двора.
Медленно шел по батуринским улицам пан генеральный судья, опираясь на дорогую палку с золотым набалдашником; к каждому встречному жителю обращался он с ласковой улыбкой, с любезным приветствием, и все радушно приветствовали пана генерального судью. Все старшины и все жители батуринские любили генерального судью за его мягкое, незаносчивое отношение, за его любезность, за желание угодить всем; только простые казаки жаловались на его алчность, на здырство и выкруты, но эти жалобы не подымались высоко.
Войдя на гетманский двор, Самойлович встретился при входе с начальником московских стрельцов боярином Нееловым.
— Светлому боярину челом до земли! — произнес он еще издали, снимая шапку и кланяясь Неелову в пояс.
— А, пан генеральный судья! Слыхом слыхать, видом видать. Ну, что, как можется? — отвечал с приветливой улыбкой Неелов, весьма благоволивший к скромному и смиренному старшине, так отличавшемуся от других буйных и гордых казаков.
— Хвала Господу милосердному! — Самойлович сложил руки на набалдашник палки и поднял очи горе. — Лишь только исполнил обет свой — сейчас же и облегчение получил.
— Великое дело прилежание к храмам Божиим, — ответил Неелов, — дар на церковь всякую болезнь уничтожает…
— А как ясновельможный?
— Гневен, зело гневен!
Неелов передал Самойловичу о полученном из Москвы известии.
«По–пустому, — говорю ему, — тревожишь себя, ясновельможный». А он мне в ответ: «По–пустому? Уж кабы с кем другим дело имел, так не тревожился бы, а москали уже таковы: к ним с щирым сердцем, а они к тебе с перцем».
При этих словах Неелова Самойлович покачал печально головой.
—
— Да что говорить! Я сам знаю, что лучшего гетмана нам не надобно, и Москва гетману, как наивернейшему сыну, верит, — отвечал Неелов. — Тем-то и уговариваю его, чтобы понапрасну не тревожил себя… А ты ступай к гетману да уговори его: твоя речь всегда разумная да спокойная, слушать ее любо!
— Спасибо на добром слове, боярин, — поклонился ему Самойлович. — А если уж ты так мои речи хвалить изволишь, отчего не пожалуешь хлеба–соли покушать? Поговорили бы по душе. Дому бы моему честь сотворил.
Неелов усмехнулся:
— Рад бы я, пан генеральный судья, пожаловать к тебе, да, знаешь, гетман не умыслил бы какого худа. Сам знаешь, осторожен он очень.
— Упаси Бог! — воскликнул Самойлович. — Чего же гетману бояться? У кого душа чиста, тот страху не ведает. А впрочем, коли ты так полагаешь, то пожаловал бы ко мне, когда гетман на поле уедет. Уж очень обрадуешь меня и хозяйку мою.
Неелов обещал исполнить просьбу генерального судьи, и собеседники расстались в самом приятном настроении духа.
Войдя в гетманские палаты, Самойлович попросил караульного казака доложить о его приходе. Через несколько минут казак возвратился и сообщил, что гетман ожидает его.
Самойлович вошел в покой гетмана.
Гетман расхаживал в сильном волнении по комнате.
Это был высокий, плечистый мужчина, средних лет, с темным, огрубевшим лицом закаленного вояки. При первом взгляде на него видно было, что этот человек не умеет скрывать ни одного своего чувства. Черные глаза и вздрагивающие губы говорили о его горячем и буйном нраве. Так и теперь, при входе постороннего лица, гетман не постарался скрыть своего волнения.
После первых приветствий и расспросов о здоровье он сам, без всякого повода со стороны Самойловича, заговорил горячим, сильно возбужденным тоном:
— А слышал ты, пане генеральный судья, Ханенко-то что задумал!? В Москву послов засылает, обещает им татар навернуть! Под меня яму роет, хочет меня сбросить, а ты еще выхвалял его мне!
— Конь, ясновельможный гетмане, о четырех ногах, да и то спотыкается, — ответил со вздохом Самойлович, — а человек, во тьме ходящий, и паче.
— Теперь и сам вижу, что не стоил того Иуда!.. Заманулась им всем булава, словно малым детям цяцьки, ну, я их этой цяцькой по головам так попотчую, что отпадет охота добиваться ее. А там, в Москве, всему поверят! Всякого примут…
— Верное твое слово, ясновельможный, — произнес Самойлович самым искренним тоном. — Что Москве до наших гетманов! Ей все равно, Иван ли там, або й Петр, або й сам дидько с рогами.
— Но, кто пропустил через мою землю послов Ханенко, кто помогал им пробраться в Москву?
— Вероятно, у него есть среди нашей старшины свои верные люди…
— Ты знаешь что-нибудь? Заговор?! Зрада! — произнес быстро гетман и остановился перед Самойловичем.
— Упаси, Боже, от такого греха, — отвечал Самойлович. — Если бы я знал что, сейчас же доложил твоей милости, а только то хотел сказать тебе, что многие из нашей старшины не отчизне, а своему карману служат, а на таких людей полагаться нечего… Не лучше ли нам окружить себя верными людьми? Вот, примером, хотел я тебе давно сказать: отчего ты, гетмане, не поставишь полковником Гострого? Другого такого верного сына отчизны не найти во всей Украйне.