Руина
Шрифт:
Мазепа напомнил Дорошенко о ненависти запорожцев к басурманам, о своевольном и непреклонном характере Сирко и его заклятой ненависти к туркам. Для того, чтобы принудить таких людей пойти на какой-нибудь компромисс, надо употребить много хитрости, ловкости и уменья обходиться с людьми, а у него, Мазепы, есть одно преимущество перед другими послами — то, что Сирко верит в него и благоволит к нему.
— Да и у Многогрешного дело далеко не так просто, как это кажется ясновельможному гетману, а важнее всего то, что с Острогом дело еще терпит, а с Запорожьем ждать нельзя.
Но Дорошенко не слушал уверений Мазепы и стоял на своем. Долго пришлось Мазепе спорить с гетманом, пока наконец Дорошенко согласился на том, что Мазепа выработает с ним сперва статьи, необходимые для послов, отправляемых в Острог, а потом уже отправится сам на Запорожье
Покончив разговор с гетманом и простившись с ним, Мазепа вздохнул наконец с таким облегчением, как будто с плеч его скатилась непомерная тяжесть. Эта временная отсрочка, которая все-таки должна была дней на пять оттянуть отъезд его на Запорожье, пришлась ему сильно не по душе, но все-таки это был лучший исход. Делать нечего, надо подчиниться воле гетмана, а потому Мазепа решил попросить Гордиенко, не ожидая его, отправиться вперед на Запорожье и собрать там под шумок необходимые сведения.
Не откладывая своего намерения, Мазепа отправился к Остапу и попросил Гордиенко к себе на ночлег.
— Ну, брат, погано дело выходит, — обратился Мазепа к Гордиенко, когда тот вошел вслед за ним в покой.
— А что такое?
— Гетман задерживает меня!
— Как так?
— А вот, хотел было совсем меня отправить в Острог, едва удалось уговорить его, что Запорожье теперь важнее для нас, а то и слышать не хотел. Да и то вот требует, чтобы я еще дней пять здесь остался для составления инструкций послам.
— Гм… — произнес в раздумье Гордиенко. — А часу тратить не нужно было бы.
— Вот потому-то я хотел просить тебя, брате, чтобы ты ехал вперед, не дожидаясь меня, и разведал бы там, пока что, среди братчиков, не слыхали они чего про разорение хутора, про Галину, да разом с тем и подготовил бы их к моему приезду.
— Горазд, горазд! — воскликнул весело Гордиенко. — Я и сам хотел было сказать тебе, что нам вместе приезжать на Запорожье как-то не годится. Раз бы они узнали, что я уже поступил на службу к Дорошенко, так не стали бы верить моим словам, а подумали бы, что меня Дорошенко за гроши купил. А так, — Гордиенко усмехнулся и подморгнул Мазепе, — сам знаешь, вернее будет. Так завтра же я и еду, а ты тоже не запаздывай!
— Спасибо, брате! — произнес с чувством Мазепа, сжимая руку своего побратима. — Век не забуду!
— Пустое, не хвали заранее. Тогда будешь говорить, когда дело будет сделано!
До поздней ночи говорили еще приятели о надвигающихся смутных днях, о Дорошенко, о Ханенко, о Галине.
На другой день Гордиенко распрощался с Мазепой, Остапом и Кочубеем и отправился на Запорожье, а Мазепа занялся с Дорошенко составлением инструкций для послов. Решено было поставить Польше самые широкие требования; прежде всего было поставлено требование полной свободы православия и решительного уничтожения унии; православный митрополит, а с ним пять епископов должны были заседать в сенате. В места, где жительствуют казаки, запрещался въезд панам; им дозволялось только получать доход со своих имений. Коронным войскам дозволялось являться в Украйну только по требованию гетмана, и тогда они должны были находиться под его исключительным начальством. Если же король хотел бы потребовать казацкое войско, то должен был прислать указ гетману, и тогда гетман отправлял войска в Польшу, передавая над ними начальство своему наказному гетману. Все решительно, вплоть до устройства школ и академий, было рассмотрено в этих инструкциях, но особенное внимание обратили Дорошенко и Мазепа на ненавистную всем унию; они требовали даже, чтобы самое название унии было уничтожено во всех законах. Конечно, на все эти требования, а особенно на уничтожение унии, поляки не могли согласиться ни в каком случае, так как таким образом они должны были бы отказаться от своей заветной цели уничтожения православия — схизмы, которое они считали ересью и преследование которого они считали за благое дело. С грустью сознавали Дорошенко и Мазепа, что Польша никогда не согласится на подобные условия, но без них нечего было и думать о соединении. Старшина, казачество и весь народ до того ненавидели унию, что не могли даже и слышать этого слова. Несколько раз обращался Дорошенко к Москве с предложением принять Правобережную Украйну под свой протекторат, но в силу Андрусовского договора и мира с поляками — Москва решилась этого не делать, а потому Дорошенко и Мазепа желали употребить
Приготовили дары для кошевого, для старшины запорожской и для всех братчиков, снарядили приличную для посла ассистенцию, и наконец-то в один ясный день Мазепа выехал во главе своего небольшого отряда из Чигирина. Дни стояли уже морозные, но снегу еще не было. Путешествие свое Мазепа совершил без всяких приключений и наконец на десятый день достиг уже Запорожской Сечи. Не доезжая верст пяти до самой Сечи, казаки остановились, оправились, принарядились и двинулись в стройном порядке к берегу Днепра. Долго пришлось им ждать переправы, наконец все эти путевые хлопоты были покончены, и казаки подъехали к земляным укреплениям Предсечья, окружавшего Сечь.
Приблизившись к воротам, один из сопровождавших Мазепу казаков протрубил трижды в рог. Вскоре на башне появился вартовой. После обычных расспросов, кто едет, куда, зачем и откуда, он попросил прибывших подождать у ворот, пока он доложит об их приезде пану кошевому. Но не успел вартовой дойти до куреня кошевого, как весть о прибытии дорошенковских послов распространилась по всему Запорожью. Вскоре все валы, окружавшие Предсечье, покрылись пестрыми группами людей. Со всех сторон послышались приветствия, насмешки, остроты и даже отборная брань.
Спокойно стоял Мазепа под этим перекрестным огнем, чутко прислушиваясь к раздававшимся вокруг него крикам; он хотел при помощи их составить себе правильное понятие о настроении толпы; к сожалению, ему приходилось убедиться, что большинство запорожцев было настроено враждебно. Конечно, раздавались и приветствия, и одобрительные крики, но их заглушали насмешки, остроты и крепкие казацкие выражения.
Но вот ворота распахнулись, и навстречу казакам вышли несколько почтенных запорожцев и объявили, что кошевой атаман просит их пожаловать в Сечь. Мазепа со своим отрядом въехал в Предсечье. Здесь уже было все заполнено массами народа; наблюдатели с валов хлынули вниз и спешили протолкаться поближе к приближавшемуся отряду, шинковые завсегдатаи высыпали из шинков, из куреней, из запорожских кухонь, отовсюду валил народ, взбирался на столбы, кто карабкался на крышу, — так хотелось им повидать Дорошенковых послов; это было интересное явление, нарушившее однообразное течение их жизни.
Мазепе казалось, что от крика и гама, окруживших их со всех сторон, он непременно оглохнет.
— Смотрите, смотрите, панове! Вот бусурманские подданцы идут!
— А что же у вас на прапорах нет полумесяца? Не удостоил еще султан пожаловать, что ли?
— Вот султановы слуги идут!
— Ироды, христопродавцы! А что, потурчились уже со своим гетманом?
— Продали Украйну туркам на поталу? — кричали с одной стороны.
— Да тю на вас, дурни! — отвечали с другой стороны. — Залили очи вы, что ли? Да ведь это наш Мазепа.
— Пришла коза до воза! — выкрикивали раздраженные голоса с разных сторон.
— Молчите вы, дурни безмозглые! Гетман Дорошенко о благе нашем печется, а ваш Ханенко только о своем кошеле.
— Что татарин, что турок — все один бусурман! — перекрикивали их другие.
Медленно подвигался Мазепа со своим отрядом среди этого волнующегося моря; вся толпа следовала за ними. Проезжая мимо одного шинка, Мазепа заметил Гордиенко, окруженного порядочной толпой казаков.
При виде Мазепы казаки и Гордиенко закричали громко: