Рук
Шрифт:
Отец ребенка и муж Саши, Эндрю Варитас, сделал заявление снаружи больницы этим вечером, поблагодарив Китона Бэнкса за героический поступок. Мистер Варитас умолял, обращаясь в своем обращении к новостной команде и фотографам, уважать желание семьи о необходимом пространстве, чтобы они могли принять и пережить утрату сына.
Полиция установила личность виновника, им оказался Реджинальд Д. Уитсон — водитель грузовика, который столкнулся с машиной Саши Варитас. Так же было официально подтверждено, что Уитсон уснул за рулем, чем и спровоцировал трагедию. Огромное количество автомобилистов, что двигались по мосту в тот момент, подтвердили, что огромный дясятитонник беспорядочно вилял, передвигаясь по своей полосе за считанные минуты до инцидента. Еще не известно,
Я пробегаюсь глазами по статье еще раз, смотря на дату, и нахожу то, что искал в самом конце страницы. Июнь 2012. Пять гребаных лет назад. Бл*дь. Саша потеряла своего сына пять лет назад, и это звучит, как самое ужасное из всего, что можно представить. Попасть в аварию, находясь в это время в своей машине, затем пережить момент падения с моста, погружение в воду и, вероятнее всего, наблюдать, как твой сын умирает у тебя на глазах. Долбанная матерь божья. Нет ничего хуже, чем это. У меня такое ощущение, словно на мою грудь уселся долбанный слон; мне становится физически тяжело дышать. Я не пытаюсь перебороть это болезненное мучительное ощущение. Я хочу познать его, испробовать его, чтобы я мог понять. Если бы я только мог прочувствовать всю боль, которую почувствовала Саша в тот день, когда потеряла своего сына, тогда я бы смог понять ее сейчас.
Но я не могу терпеть эту боль слишком долго, потому что это чертовски тяжелая ноша, даже этот крошечный, микроскопический кусочек боли ощущается убийственно, и я стремлюсь побыстрее избавиться от него. Я закрываю свой ноутбук и убираю его на кровать рядом со мной.
Как вообще она смогла выжить после такого? Как? Это кажется совершенно невозможным для матери пережить такое ужасное, трагичное происшествие. И даже не говоря о том, что произошло, ко всему прочему ее сын был глухим. Как она смогла справиться с этим? Как вообще на нее повлияло то, что у нее был глухой сын?
Внезапно, я отчетливо понимаю, почему меня так отчаянно влекло к Саше с момента нашей встречи на прошлой неделе. Это осознание ударяет меня наотмашь — оно настоящее, сбивающее с толку, не дающее покоя. Меня влек пустой взгляд в ее глазах. Меня притягивала печаль, которая явственно пульсирует в ней, даже когда ничего не предполагает, что она может чувствовать себя несчастной. Я был привлечен к темной боли, что скрывается в ее душе, потому что это что-то, что я могу понять. Что-то, что чувствуется для меня реальным, потому что я знаю, как она ощущается.
И это на самом деле серьезное дерьмо.
Глава 10
Уже слишком поздно
Я никогда не верила в Бога. Даже когда была маленькой девочкой и моя мама водила меня в церковь каждое воскресенье, согласно религии. По большей части, это определённо обыгрывание образов. Мне нравилась атмосфера внутри церкви — запах ладана; эхо от людей, сбивающих снег с обуви в вестибюле; тихий шум разговоров перед тем, как появлялся священник, чтобы начать свою проповедь; то, как свет приобретал другую, тягучую текстуру, когда опускался на скамьи из больших затемнённых окон над головой. Мария, Божья Матерь, оплакивала нас всех. Иисус Христос, спаситель мира, охранял свою отару овец. Святой Пётр оплакивал грехи нечестивцев. Хотя я никогда особо не вникала в истории, которые читала в Библии. Никогда не принимала их близко к сердцу.
Когда я повзрослела, атмосфера в церкви претерпела трагичные метаморфозы, а разговоры оказались просто сплетнями. Стаптывание снега в вестибюле обладало треском выстрелов, а проповеди священника с каждой неделей вызывали у меня всё большую злость. Разве христиане не должны быть добрыми и святыми? Разве они не должны переживать о принятии и прощении, а не о страхе и ненависти? И я начинаю понимать, чему меня учили в воскресной школе. Я читала Библию, и для меня в ней не было никакого смысла. В ней были хорошие части, конечно же. Мне нравились кусочки о том, чтобы вести морально хорошую жизнь. Я знала, что правильно уважать старших, всегда быть честной, делиться,
Если верить во всё, что говорила мне католическая церковь, когда я взрослела, мой шестилетний сын сейчас вянет в чистилище, никогда не узнав настоящего мира и счастья, потому что я не крестила его. Эндрю хотел его крестить только из-за того, чтобы угодить своим очень строгим родителям-католикам, но я вставила своё слово. Казалось глупым участвовать в каком-то старомодном ритуале просто для того, чтобы угодить двум людям, которых мы видели раз в год на Рождество.
Хотя я не вмешивалась, когда мы хоронили Кристофера. Я была слишком слаба и разбита, чтобы вообще осознавать, что происходит, так что его предали земле в Католической церкви Святого Томаса, в пяти кварталах от дома, менее чем через неделю после того, как он утонул. Мне приходиться проходить мимо церкви Святого Томаса каждый чёртов день по пути на работу. Но не сегодня. Я выхожу из дома и перехожу на другую сторону улицы, сворачивая направо, а не налево. Я даже не перехожу Бруклинский мост. Я никогда не пользуюсь паромом, так что остался только один вариант попасть в Уильямсберг — поезд.
Стук колёс по рельсам довольно приятно расслабляет меня. К тому времени, как я доезжаю до своей остановки, я действительно чувствую себя лучше, чем когда проснулась сегодня утром, что впечатляет, учитывая, куда я направляюсь и что собираюсь сделать, как только окажусь там.
Я ненавижу извиняться. Странно признавать, что есть преимущества в том, чтобы быть запертой в такой опустошающей скорби, но это правда. Преимущества есть. Одно из них то, что мне никогда не приходилось ни за что извиняться. Опоздала. Расстроена. Грязная. Беспорядок на голове. Грубая. Пьяная. Как вам угодно. Все грехи прощаются, когда ты теряешь ребёнка. Мне не приходилось говорить, что я сожалею о чём-либо из этого. Но сейчас время прошло, и эти правила больше неприменимы. Элисон сказала мне это прошлым вечером, после того, как заставила всех уйти и поднялась в мою комнату. Оказывается, нужно начинать извиняться после того, как пять лет тебе с рук сходила полная неразбериха. Оказывается, извиняются разумные, ответственные, функциональные члены общества, так что вот, я ворчливо тянусь к ремонтной мастерской антикварных часов в Уильямсберге, думая, какого чёрта я скажу Руку.
«Прости, что заставила тебя чувствовать себя нежеланным в моём доме? Прости, что накричала на тебя? Прости, что разрушила книжный клуб, и мне жаль, что я не извинилась сразу же прошлым вечером, когда повела себя так неприемлемо?» Это будет казаться натянутым, это уж точно. Он не был приглашён и пришёл только для того, чтобы устроить спектакль. Мне по-прежнему не нравится то, что он это сделал.
Небо над крышами Ред Хук усталого серого цвета, пока я медленно тащу каблуки к тому, что кажется моей обречённостью. Я продолжаю крутить монетки в кармане своего пальто, прижимаясь подушечкой большого пальца к их плоским поверхностям, пытаясь посчитать их на ходу. Ещё я продолжаю представлять лицо Рука, когда приду к нему на работу, и самодовольное чувство удовлетворения, которое, я знаю, что почувствую, очень отвлекает. Он не ждёт меня. Теперь роли поменялись, и как он отреагирует?
Передняя витрина «Антикварных драгоценностей, ремонта часов и редкостей Лебенфельда и Шейна» как раз такая, какую можно ожидать, — тускло освещённое помещение за окнами, которые запятнаны сажей, достойной минимум пары десятилетий. Тусклым золотым шрифтом растянуто длинное, сложное название магазина, а краска — ржаво-красная — которая когда-то, должно быть, выглядела довольно ярко, потрескалась и повсюду выцвела. Стекло под моей рукой холодное, когда я кладу ладонь на дверь. Я не хочу просто заходить туда, не спланировав сначала, что скажу. Будет довольно жалко, если я прокрадусь как кошка, которая наелась сметаны, но когда открою рот, ничего не выйдет. Я могу быстро сказать ему, что мне жаль, что я на него накричала, и смогу уйти. Коротко и мило, напрямую. Это будет самый умный поступок с моей стороны, тогда я смогу приступить к работе, и вся эта нелепая катастрофа закончится.