Руки прочь, профессор
Шрифт:
С трудом удерживаюсь, чтобы не взять милое пирожное с клубничным желе и не размазать его по профессорской физиономии. Вместо этого подцепляю завиток сливок пальцем и демонстративно неторопливо их слизываю, глядя Ройху в глаза.
Зачем?
Да затем, чтобы подавился воздухом, гребаный озабоченный козел! И тьма в его глазах плеснулась, пытаясь подняться в цунами.
– Нарываешься, Иванова? – сипло шепчет Ройх, глядя на меня неотрывно.
– Что вы, Юлий Владимирович, – холодно улыбаюсь, – настроение вам поднимаю. Оно там как, поднялось? Хорошо поднялось? Вам уже жмет?
Злой ликующий смех рвется из меня наружу, когда Ройх смотрит на меня сквозь темные холодные бойницы собственных глаз. Сам захотел, козел. Сам меня вызвал, притащил, и что думал? Думал, я на бис повторю тот ступор, что меня в кафе одолел? Щас!
– Вы мне что-то важное сказать хотели, Юлий Владимирович? – произношу, нарочито раздражающе растягивая звуки. – Или просто импотенцию полечить?
– Что ты несешь, Иванова? – его глаза яростно вспыхивают.
– Правду-матку, конечно, – кривлю губы, игнорируя его настрой, – вас же заводят молоденькие телочки, так? Иначе на кой хрен вы за мной столько времени таскаетесь. Лярву еще эту аж при мне сняли вчера. Ну, я надеюсь, ей хорошо обломилось? Не зря вчера меня таскали, грыжу зарабатывали?
– Не волнуйся, – Ройх криво ухмыляется, принимая подачу, – не пропали втуне твои великие усилия. Ларе все понравилось. Телефончик дала, перезвонить просила. Спину мне под хохлому расписала. Смотреть будешь или на слово поверишь?
Кровь бросается мне в лицо, потому что ладонь Ройха и вправду касается воротника, будто он и действительно хочет продемонстрировать мне исцарапанную медсестричкой спину. К горлу тошнота подкатывает.
– Спасибо, я переживу, – говорю с глубочайшим отвращением. Отворачиваюсь. Утыкаюсь взглядом в стену, пытаюсь просверлить в висящих на ней часах сквозную дырку.
Тикайте быстрее, ходики. Мои полчаса и так будут похожи на гребаную вечность.
А Ройх скрипит стулом, придвигается ближе, склоняется к самому моему уху.
– Не ревнуй, Катерина. Только тебя я на её месте и представлял. От начала и до конца.
Снова опаляет огнем. Да что он о себе возомнил?
– Я? Вас? Ревновать? – повторяю в ужасе, отодвигая свой стул подальше. – Вы бредите, Юлий Владимирович.
– Да ну? – Ройх только едко бровь задирает. – Совсем-совсем необоснованно брежу? И ты этим утром не цеплялась за меня аж ногами? Не скулила как течная сука, жаждущая только скорейшей случки?
– Нет! – рычу, вскакивая на ноги и почти готовая к тому, чтобы броситься на него с кулаками. – Не было такого. Я растерялась, не дала вам отпор. Но вот эти свои мерзости… Оставьте для своих престарелых дур, которые вас уже не заводят.
– Оставлю, не переживай, – кивает Ройх глядя на меня все так же – презрительно и ехидно, – как скажешь, Катерина. Хорошо, что ситуация в кафе не оставила у тебя каких-то иллюзий. Собственно, это я и хотел обсудить. И если ты уже прооралась – сядь. Поговорим о делах, без эмоций. Тебе это по силам вообще?
Задает вопрос он – и на него у меня нет однозначного ответа. Вот только чего я меньше всего хочу, так это проигрывать Ройху. Уступать. Не справляться с тем, что под силу ему.
Именно поэтому я цепляю пальцами спинку стула, отодвигаю еще дальше от Ройха, приземляюсь на мягкое сиденье, задираю брови.
– Чудеса, – Ройх округляет глаза изображая удивление, – что ж, раз у тебя получилось, значит, проговорим вопрос сразу. Все, что было сегодня в кафе, после лекции – обсуждению не подлежит. Ни с мамой, ни с папой, ни с сестрой, ни с лучшей подружкой. Тебе вообще об этом лучше забыть.
– И чего ради? – откидываюсь на спинку стула, скрещивая руки на груди. – Чего ради мне забывать, что вы в очередной раз решили, что нормы морали и правила приличия не про вас? Я, может, очень хочу написать еще одну жалобу в деканат. Может, они вас наконец уволят?
Конечно, я пока об этом не думала. Не очень верится в успех этого мероприятия, если честно. Но если Ройх сам пришел – значит, опасается. Значит, попытаться все-таки стоит.
– Чего ради? – он криво улыбается, склоняя голову набок. – Например, ради того, чтобы на твои выступления в клубе по-прежнему приходил только я, а не весь деканат полным составом. Ради того, чтобы не было в нашем прекрасном престижном университете ужасного скандала о студентке-стриптизерше, которая попирает наши высокие идеалы и не соответствует моральному облику нашего учебного заведения. Ради того, чтобы у тебя по-прежнему были возможности бесконечно меня бесить, Иванова. Потому что я-то без работы не останусь, если ты рот свой откроешь. А вот тебя ни один приличный универ уже не возьмет, если всплывет, чем ты занимаешься в свободное от учебы время. Впрочем, если для тебя это не работа, а хобби – кто знает. Может, тебе понравится заниматься только им?
Встает, коротко ухмыляется, окидывая меня презрительным взглядом, и уходит. Он все сказал, а значит – разговор окончен.
Забавно. Я-то думала, уже не смогу его ненавидеть сильнее, чем раньше. А ведь могу. Могу! Получается!
7. Наваждения 2.0
– Иванова, – горячий шепот заставляет кожу покрыться мелкими мурашками. Я чувствую тяжесть чужого тела, чувствую, как расползается молния на спинке платья.
Почему я в постели в длинном блестящем платье – это, конечно, другой вопрос. Хотя… Платье и платье. Отлично в нем спится. А что еще в нем делать, ходить, что ли?
– Иванова-а, – мягкий вкрадчивый голос снова превращает мои мысли в густой кипящий кисель. Я понимаю, что твердые костяшки ведут мне по спине, а потом – и вовсе ныряют под платье и сжимаются на груди.
Приятно, черт. Выгибаюсь призывно, требуя не останавливаться, подставляю шею раскаленным губам.
– Молодец, Иванова, – одобрительно шепчет голос, заставляя меня чуть ли не замурлыкать, – зачетку давай.
Зачетку?!
Ледяной душ и тот не заставил бы меня проснуться так быстро, как этот отголосок праведного ужаса, что ярким заревом озарил пустоту в моей голове.
Я сижу на кровати, жадно хватаю воздух ртом, и по-прежнему явственно ощущаю следы прикосновений на коже. Там, где жадные, грубые руки прикасались и мяли меня во сне. Так приятно было…
Чтобы привести себя в чувство – закусываю зубами тонкую кожу с тыльной стороны кисти. Только боль вытесняет фантомные ощущения, только боль заставляет кожу на шее гореть огнем в тех местах, где меня во сне целовали.