Рукопись Чейма
Шрифт:
— Надеюсь, здорово приврали, а?
— Я ему наговорила грубостей, и он так разъярился, я думала, его удар хватит. Вот тогда он, видно, и начал обо мне разузнавать. Нанял детективов. У него их было полно, пока он заправлял студией. Они и разнюхали, что я была шлюхой. Я бы никогда не призналась ему в этом, если бы он меня так не разозлил.
Пока я переваривал то, что мне рассказала Сильвия, она вскочила и заявила:
— Как хотите, но мне надо походить.
Она прошлась до двери, обратно, потом подошла к деревянному бару в углу комнаты, уселась на стул, свесив руки между ног.
— Но я все-таки не понимаю, зачем Чейм рассказал о вашем прошлом Джелликоу.
Сильвия потрясла головой:
— Не знаю. Уилфред не говорил, как он узнал. Но он узнал, и этого было достаточно.
— Если Чейм нанимал детективов, Джелликоу мог прочитать их донесения. А может, и сам Чейм ему рассказал. А как вы думаете, про вас с Чеймом Джелликоу тоже знал? О вашей… сделке?
— Мне кажется, да. С уверенностью сказать не могу, но он ведь был в курсе всех дел, видел контракты, знал, что где происходит. И держался со мной как-то странно. Да, наверняка он уже все знал про меня.
— Как давно это было? Я имею в виду вашу сделку с Чеймом.
— Четыре с половиной года тому назад. А когда меня пригласили на телевидение и картина имела большой успех, мне удалось разорвать контракт с Чеймом. Да он меня и не удерживал.
— Может, все эти четыре с половиной года Джелликоу страдал по вас. Я нашел у него в номере две ваших фотографии.
— Неужели? Я не знала. — Сильвия соскользнула со стула. — Ну вот, папочка, так все и было. Теперь вы знаете историю моей жизни.
— Почему вы упорно зовете меня «папочкой»?
— Ну не отцом же вас называть, это было бы глупо. А почему… сама не знаю. Просто когда мужчина мне нравится, я называю его папочкой.
— Да?
— А вы не такой свирепый, когда улыбаетесь. И вообще, по-моему, вы неплохой парень. Если хотите, буду называть вас Шелл. А «папочка» — это ласковое обращение. Вот как бы вы ласково называли меня?
— Ну… может, мамма? [3]
— А что это значит?
— Посмотрите в словаре.
— У вас есть еще вопросы?
3
Mamma (лат.) — молочная железа.
— Вроде нет.
— Значит, вы уходите?
— Да. Надо во что бы то ни стало переговорить с Гидеоном Чеймом.
— Не говорите ему о том, что я рассказала вам.
— Не скажу.
— И вам можно верить?
— Можно.
— Я вот думаю, наверное, не все, что вы говорите, — правда.
— На что вы намекаете?
— Теперь-то я знаю, что вы не вымогатель.
— И что из этого следует?
Сильвия ответила не сразу. Сделала большой скользящий шаг в мою сторону и остановилась совсем близко. Руки ее были опущены вдоль туловища, ладони прижаты к гладким упругим ляжкам. И вдруг ее руки медленно поползли вверх, миновали округлые бедра, поднялись еще чуть выше.
— Вы говорите, я могу вам доверять? — с улыбкой спросила она. — Вы — не шантажист. И даже не проповедник. И, как уверяете, не насильник или кто-то там еще…
— Я не говорил, что я — «кто-то там еще».
Сильвия, все еще улыбаясь, взялась за края узких желтых трусиков и медленно, очень медленно стала опускать руки. Тоном отвергнутой, покинутой, одинокой и презираемой женщины — как-никак она все же была актрисой — сказала:
— Я надеюсь, все это правда, и вы все-таки не станете меня насиловать.
— Ну… не совсем так, — улыбнулся я.
Глава 5
Гидеон Чейм перенес два сердечных приступа. Первый — года два назад, а второй — недавно. Последний был результатом обширного поражения коронарных артерий и едва не прикончил Гидеона Чейма. Неделю назад он тем не менее перенес операцию на открытом сердце и пока был жив и здоров.
Уехав от Сильвии Ардент, я навел справки о Чейме, проглядев вырезки из последних газет. Лежал он в небольшой частной клинике «Уэстон-Мейси» на бульваре Колорадо в Пасадине. Клиника была небольшой и весьма привилегированной. Даже при пустячном заболевании для поступления туда надо было иметь уйму денег.
Чейм был на волоске от гибели. Его положили в воскресенье 27 августа и на следующий же день прооперировали. Во вторник, 29 числа, он был почти при смерти, если судить по тем сообщениям, которые я читал и которые фактически представляли собой некрологи. В среду его состояние было таким же. Но в четверг, в последний день августа, наступило улучшение, и он, можно сказать, восстал из гроба. Из списка тяжелобольных его вычеркнули, он стал быстро набираться сил и к вечеру в пятницу уже сидел в постели. Вот как иногда бывает.
Я поднял трубку и позвонил к себе в контору.
— «Шелдон Скотт. Расследования», — послышался голос Хейзл, телефонистки из Гамильтон-Билдинг. Она отвечала также на звонки полудюжины других компаний: «Бартон и Блейм. Адвокатская контора», «Корпорация Трейсерс», фирма «Новинки со всего света» и других.
— Я хочу поговорить с грозой злоумышленников, основательным, трудолюбивым, убежденным трезвенником…
— Вы, наверное, имеете в виду Шелла Скотта?
— Как вы догадались?
— Просто я его знаю. Но боюсь, сэр, вы не сможете поговорить с мистером Скоттом. Он лежит пьяный в своем кабинете, положив голову в плевательницу… Шелл, — перестала дурачиться Хейзл, — ни в одной больнице Джелликоу нет, и ничего нового я больше не узнала. За последний час вам трижды звонил один и тот же человек. Очень хотел с вами поговорить.
— Он назвал свое имя?
— Да. Это мистер Гидеон Чейм. Он оставил номер своего телефона.
— Черт возьми!
— В чем дело?
— Ни в чем. Просто я еду сейчас к нему в клинику. Хочу попытаться поговорить с ним. Он сказал, что ему нужно?
— Нет. Сказал только, что хочет встретиться с вами лично по чрезвычайно срочному делу и что он находится в больнице.
— Я знаю. Спасибо, Хейзл. Кроме гамбургера я угощу тебя еще молочным коктейлем с клубникой.
— Нет, вы угостите меня шампанским и чудовищно дорогим обедом в «Сканди».