Рукопись из Тибета
Шрифт:
Затем был таксистом в Маракайбо и собирал каучук в сельве [125] , а потом пристал к индейцам. Где проявив себя, став вождем их племени.
— Вообще-то пираха раньше жили в Бразилии, но потом ушли сюда, на Ориноко, — сообщил Андрей, мечтательно пуская кольца дыма — Тут рай земной. Честное слово.
О себе я рассказал, что наполовину француз (мать была русская), по профессии журналист, летел в Бутан сделать репортаж, но не привелось. Какие-то отморозки захватили самолет, а потом случилась то, что
125
Сельва — джунгли в Амазонии.
— Не забирай в голову, — рассмеялся Кайман. — Что Бог не дает, все к лучшему.
А репортаж можешь написать о нас, — кивнул на своих спутников. После чего представил их мне. Одного звали Кокои, второго Ораха.
Те поочередно хлопнули себя ладонями по груди, согласно кивая головами.
Желая закрепить знакомство, я предложил зажарить сидевшую в яме черепаху, а к ней испечь оставшиеся эмбрионы, что было воспринято гостями с воодушевлением.
Индейцы тут же вытащили рептилию наверх, быстро лишив ее жизни и принявшись разделывать; я оживил все еще тлеющий костер охапкой сучьев, а Кайман, сходив к приткнутой у берега лодке, вернулся с оплетенной лианой тыквенной бутылью. В которой что-то заманчиво булькнуло.
— Самогон из папайи, — угнездил ее рядом с костром. — По бердянскому рецепту.
Вскоре на сооруженном индейцами вертеле, истекая соком, дразняще запахло мясо, в углях, на подложке из душистой коры зарумянились, словно пирожки, яйца. Все было готово к действу.
Далее каждый получил свою порцию в изумрудный лист лотоса, Кайман вынул из тыквы затычку, поднес емкость к губам и со словами, «ну, будьмо!» забулькал горлом.
Потом крякнув, передал сосуд мне, — угощайся.
— За дружбу народов! — сказал я, тоже изрядно приложившись.
Напиток был крепчайший, пах ржаным хлебом, и мне очень понравился.
Далее эстафету приняли индейцы, после чего все навалились на яства. В воздухе слышались треск хрящей и чавканье.
Насытившись, мы славно отдохнули в тени, пока жара не спала, после чего забрав с собой остатки провизии, погрузились в лодку.
Она была искусно выдолблена из ствола дерева. Кокои с Ораха дружно заработали короткими веслами, и вскоре мы вышли из залива на широкий простор реки. Катившей воды в сторону океана.
Вокруг открылась впечатляющая картина тропической флоры и фауны.
Зеленые густые леса уходили каскадами к горизонту, меж них, в легкой дымке, просматривались цепи горных вершин и взблескивали озера; в кронах деревьях носились стаи обезьян и слышался разноголосый птичий хор, а по берегам расхаживали сотни цапель с фламинго.
В разных местах из воды то и дело выпрыгивали дельфины, изредка возникали, словно подводные лодки под перископом, темные контуры аллигаторов. Необыкновенным был и воздух. Чистый, словно хрусталь, напоенный запахами цветущих орхидей, трав и пряностей.
— Да, здесь точно, рай земной, — сказал я Кайману (Андрей попросил называть его только так). — Не иначе тут и обретались Адам с Евой.
— Так я ж тебе говорил, — рассмеялся он. — Почему и сбежал от цивилизации.
— А расскажи-ка мне о своем племени, — поудобнее устроился я на банке [126] . Что они за люди? Интересно.
Все это время подданные вождя невозмутимо опускали весла в воду, чавкая какие-то листья.
— С удовольствием, — ответил он. — Кстати, пираха очень занимательные ребята. Вот, например, что говорят друг другу люди, отправляясь спать?
126
Банка — табурет (жарг.)
— Ну, там, «доброй ночи», «спокойного сна» или «хорошего отдыха» — пожал я плечами. — У всех свои заморочки.
— Точно, — кивнул головой Кайман. — В разных культурах эти пожелания звучат, по-разному, но в основном все они высказывают надежду говорящего на то, что его оппонент будет спать крепко, сладко, видеть во сне розовых бабочек и воспрянет утром свежим и полным сил. К новым трудовым подвигам.
По-пирахски же «Спокойной ночи!» звучит как «Только не вздумай дрыхнуть! Тут всюду змеи!» Пираха считают, что спать вредно.
Во-первых, сон делает тебя слабым. Во-вторых, во сне ты как бы умираешь и просыпаешься немножко другим человеком. И проблема не в том, что этот новый человек тебе не понравится — ты просто перестанешь быть собой, если станешь спать слишком долго и часто.
Ну и, в — третьих, — вздохнул Кайман, — змей тут и правда навалом. А кроме них полно других ядовитых и агрессивных гадов. Не говоря про духов, которые сидят в кустах и только и мечтают о том, чтобы прыгнуть тебе на шею и незаметно высосать кровь из затылка.
Так что пираха не спят по ночам. Дремлют урывками, по двадцать-тридцать минут, прислонясь к стене хижины или прикорнув под деревом.
А остальное время охотятся, рыбачат, танцуют у костров и играют с детьми или собаками.
— М-да, — покосился я на спутников вождя. — Действительно, занимательные.
— Это что! — оживился Кайман. — Слушай дальше.
Сон, по их мнению, изменяет пираха — любой из них помнит, что раньше вместо него были какие-то другие люди. «Те были гораздо меньше, не умели трахаться и даже питались молоком из женских грудей. А потом они все куда-то делись, и теперь вместо них — я. И если я не буду подолгу спать, то, возможно, и не исчезну».
Обнаружив же, что фокус не удался, и он вроде как поменялся, пираха берут себе другое имя.
В среднем хитрецы меняют его раз в шесть-семь лет, причем для каждого возраста у них есть свои, отвечающие запросам. Так что по имени всегда можно сказать, идет речь о ребенке, подростке, юноше, мужчине или старике. Вот такая хреновина.
— И по сколько ж имен сменили эти парни? — кивнул я на размеренно гребущих индейцев.
— По четыре, — растопырил пальцы на ладони рассказчик.
— Я-я, натюрлих, — осклабился Ораха, а Кокои лукаво прищурился.