Рукопись, найденная в ванне
Шрифт:
– В самом деле? – спросил я.
Носки и рубашка были на мне, туфель нигде видно не было, пиджак висел на стене. Мне было неловко сидеть в одних носках, свесив ноги с дивана.
– О, вы ведь человек интеллигентный, разумный, – сказал он, улыбнувшись, делая тем самым более заметной ямочку на левой щеке. – А что влечет за собой разум? Скептицизм ведь тоже всего лишь естественный рефлекс. Что ж, мы не всемогущи, и я могу лишь только – если вы того желаете, разумеется, – побеседовать с вами с глазу на глаз, свободно, без ограничений, о чем вам будет угодно. А может, вы хотите сначала вымыться, искупаться?
– О, да, – ответил
– Ах, не будем об этом говорить теперь! Я лишь хочу успокоить вас, майор сам просил меня об этом, что он отлично вас понимает и что, ясное дело, никаких служебных последствий это иметь не будет.
– Что? – мрачно спросил я.
Он часто заморгал.
– Ну как же, я имею в виду ту сцену. Вы перенервничали, дали выход чувствам после серии следовавших одна за другой неудач – я, естественно, не знаю, о чем шла речь, и, конечно же, ни о чем вас не спрашиваю. Майор просил меня только успокоить вас в этом отношении. Он вас действительно ценит, не только как сотрудника, но и в личном плане…
– Вы говорили что-то насчет того, чтобы искупаться, – прервал я его.
Я заметил, что начинаю вести себя в чем-то на манер того провокатора из ванной. Я встал с дивана, сделал несколько шагов, чтобы убедиться, что чувствую себя действительно хорошо. Наркотик, или что там мне впрыснули, исчез уже без следа.
Врач проводил меня через боковую дверь в ванную. Я повесил одежду и нижнее белье в высокий узкий полукруглый шкаф, дверцы которого закрывались автоматически, как следует вымылся, принял горячий душ, потом холодный, а затем, чувствуя себя освеженным, в просторном купальном халате, который обнаружил на стуле, подошел к шкафу с одеждой. Он был пуст.
Прежде чем я успел испугаться, послышался тихий стук в дверь.
– Это я, – прозвучал из-за двери голос врача. – Вы можете мне открыть?
Я впустил его в ванную.
– У меня забрали одежду, – сказал я, стоя перед ним.
– Ах да, я забыл вас предупредить… Медсестра позаботится о ваших вещах. Может, пуговицу какую-нибудь надо пришить, выгладить что-либо…
– Досмотр? – бросил я флегматично.
Он вздрогнул.
– Бога ради! Ох, все еще следы шока, – закончил он тише, словно бы обращаясь к самому себе. – Ну ничего. Я пропишу вам какое-нибудь успокоительное и что-нибудь укрепляющее. А теперь, с вашего позволения, мне хотелось бы осмотреть вас.
Я дал ему себя выстукать и прослушать. В процессе этого он мотал головой, словно упитанный жеребенок.
– Прекрасно, замечательно, – повторил он. – У вас превосходный организм. Может, вы оденете пока этот халат и мы пройдем ко мне в кабинет? Сестра скоро принесет ваши вещи. Туда, прошу вас…
Через коридорчик, заставленный пирамидками металлических стульев, мы прошли в другую комнату, довольно темную, хотя в ней горела большая лампа под потолком, а вторая, с зеленым абажуром, стояла на письменном столе. Вдоль стен с трех сторон стояли черные шкафы, забитые толстыми книгами с золотыми надписями на корешках переплетов из черной кожи. Возле четвертой стены был низкий овальный стол с лежавшим на нем черепом и два стула.
Я сел. От собрания книг за стеклами шкафов, казалось, исходила темнота. Доктор снял халат, под ним на этот раз оказался уже не мундир, а скромное светло-серое гражданское одеяние. Он занял место по другую сторону стола и некоторое время смотрел на меня с выражением приветливой доброжелательной
– А теперь, – наконец сказал он, словно бы удовлетворенный состоянием моего лица, – не расскажите ли вы мне, что, собственно, вызвало ваш срыв?
Он указал глазами на чернеющие ряды книг.
– Здесь, в этих стенах, вы спокойно можете говорить все. – Затем выждал минуту и, поскольку я продолжал молчать, заговорил снова. – Вы мне не доверяете. Вас можно понять. Вероятно, я бы на вашем месте вел себя точно так же. И все же прошу вас поверить мне. Для собственного блага вы должны, хотя бы ценой насилия над собой, преодолеть это желание молчать. Пожалуйста, попытайтесь. Самое трудное начать.
– Дело-то не в том, – ответил я. – Я просто не вполне уверен, стоит ли. Впрочем, вы удивили меня: ведь в том кабинете вы говорили нечто прямо противоположное: что вы не хотите знать ничего о том, что произошло.
– Прошу прощения, – сказал он тихо и снова продемонстрировал ямочки на щеках, – но я прежде всего врач. Ранее я не был еще вполне уверен, полностью ли вы вернулись к душевному равновесию, и не хотел задеть вас неосмотрительным затрагиванием весьма неприятных для вас событий. Сейчас все иначе. Я осмотрел вас и знаю, что не только могу, но и должен это сделать. Я не буду, разумеется, настаивать. Здесь все решает исключительно ваша добрая воля. Готовы ли вы…
Он не договорил.
– Ладно, – нетерпеливо бросил я. – Хорошо, но это долгая история.
– Наверняка, – кивнул он. – Я охотно выслушаю вас.
В конце концов, что я мог от этого потерять? Я начал свой рассказ с получения вызова, изложил разговор с главнокомандующим, историю с миссией, об инструкции и имевших место затем осложнениях. Поведал о старичке, офицерах, священнике, не забыв описать и мои подозрения. Я сделал исключение только для Эрмса. Рассказал о том, что было позже – о том, как застал в ванной спящего, и о разговоре с ним. При этом я уже начал излагать несколько рассеянно, ибо понял, что исключение столь существенного звена, как срисовывание Эрмсом секретного плана, сообщало моей вспышке, точнее, нападению на него, черты психической ненормальности, поэтому я пытался отыскать в разговоре с бледным шпионом какие-то детали, которые, будучи подчеркнутыми, даже утрированными, могли бы хотя бы отчасти оправдать мое скандальное поведение, но даже для меня самого все это звучало не слишком убедительно. Я чувствовал, что погрязаю тем глубже, чем больше распространяюсь, что мои пояснения ничего не объясняют, и последние слова договаривал уже в мрачном убеждении, что теперь мне придется примириться с тем фактом, что ко всему, что меня обременяло, я прибавил, словно прежнего было мало, еще и этот груз, улики, свидетельствующие о моей ненормальности.
Врач не смотрел на меня, пока я все это говорил. Несколько раз он осторожно брал в руки череп, который словно пресс-папье лежал на бумагах на столе, и переставлял его так, чтобы он то стоял ко мне боком, то смотрел на меня глазными впадинами. В таком положении он и остался, когда я закончил. Дослушав меня, доктор уселся в кресло поглубже, переплел руки и заговорил своим тихим, приятным голосом:
– Если я вас правильно понял, то центром кристаллизации всех ваших сомнений в серьезности и реальности миссии служит такое необычайное количество изменников, которых вы якобы случайно встретили за очень короткий промежуток времени. Не так ли?