Румянцевский сквер
Шрифт:
Лариса закрыла лицо руками, содрогаясь от беззвучного плача. Печально глядя на нее, черноглазый врач-заключенный тихо сказал:
— Поверьте, искренне вам сочувствую. Но я должен был рассказать…
— Да-да, спасибо, — прошептала Лариса.
— Я пойду. Нельзя мне здесь… Всего вам хорошего.
Сильно сутулясь, словно стремясь стать незаметнее, врач вышел.
А вскоре без стука вошел старший лейтенант с большим пластиковым пакетом.
— Это вещи вашего мужа. Вот тут распишитесь в получении.
Лариса вытерла платком мокрое лицо. Заглянула в пакет, пошарила в нем.
— Должны
— Никаких тетрадей нет. Были книги, но нам сообщили, что они переданы в КВЧ. В культурно-воспитательную часть.
— Бог с ними, с книгами. Но тетради вы должны мне вернуть.
— Повторяю: о тетрадях ничего не известно. Сейчас подойдет машина. Прошу на выход.
Было ясно: они ни на полшага не отступят от своего сценария. Лариса расписалась под каким-то коротким машинописным текстом. Вышли под моросящий дождь. Больше говорить было не о чем. Тот же газик покатил, выбрасывая фонтаны воды из-под колес, на станцию.
39
В Ленинграде Лариса рассказала обо всем Колчанову.
— Виктор Васильич, что мне делать? Как жить после всего этого?
— Надо продолжать жить, Лариса. — Они сидели в кухне, Анка хлопотала с чаем. — Просто продолжайте жить, — повторил Колчанов. — Можно я закурю? Я, конечно, во всем буду вам помогать.
— Спасибо, я знаю, Виктор Васильич. Но просто жить я теперь не смогу. У меня страшный камень на душе. Я чувствую, я должна сделать… предать гласности это… как убили Сашу…
— Лариса, я не советую. Милая Лариса, не надо, не надо! Вы не оберетесь неприятностей.
— Да, конечно… Вы правы… — Она повела голубыми глазами по потолку кухни, вздохнула. — А как у вас дома?
— Дела у меня неважные. С тестем не разговариваю, хотя он… В общем, неладно у нас… Спасибо, Анечка, — сказал он девочке, поставившей перед ним чашку чая. — По правде, я бы ушел из семьи, если б не дочка…
Прошла неделя, другая. Лариса ездила на службу, правила статьи, составляла макеты торфяной многотиражки — все это она делала механически, подобно роботу с заданной программой.
Но то, что жгло душу и заставляло сдерживать рвущийся вопль, оказалось сильнее инстинкта самосохранения. Через новых знакомых Лариса известила прессу, что намерена сделать заявление. Спустя несколько дней из Москвы приехал рыжебородый английский журналист, хорошо говорящий по-русски. К Ларисе его привела миловидная девица в берете, надвинутом на брови. Рассказ Ларисы о том, что произошло в Мордовии, бородач записал на диктофон.
Апрельским вечером Би-би-си передало репортаж под названием «Русского историка, диссидента Акулинича убили в мордовском лагере». Сквозь вой глушилок звучал взволнованный низковатый голос Ларисы. Репортаж был повторен в эфире несколько раз на протяжении недели.
А на следующей неделе Ларису вызвали в управление КГБ — в Большой дом на Литейном. Обмирая от страха и стараясь его преодолеть, Лариса вошла в назначенный кабинет. Его хозяин, атлетически сложенный человек в добротном костюме, без обиняков предложил Ларисе выбор. То, что она совершила, тянуло не менее чем на пять лет лагерей («клеветнические измышления, та же статья 190–1, что была у вашего мужа»). Либо она пойдет под суд, либо — эмиграция.
— У вас, по нашим сведениям, мать живет в Израиле? Так вот. Мы не будем препятствовать вашему отъезду.
Лариса по своей природе не была героиней. О нет, не для борьбы, не для мученичества была она создана. Терновый венец Ларису страшил. Ей бы вить уютное гнездышко, обихаживать мужа и дочку… рифмовать и пересмешничать… радоваться каждому Божьему дню…
Вызов от матери пришел очень скоро. Еще месяца полтора ушло на оформление и отправку багажа.
В июне, в разгар белых ночей, Лариса и Анка простились в аэропорту с несколькими провожавшими, в их числе и с Колчановым, — и улетели навсегда.
Часть пятая
ОТСУТСТВИЕ УЛИК
1
Среди ночи Колчанов проснулся от боли в ногах. Поворочался, ища удобное положение, но боль не убывала, она поднималась мелкими толчками от лодыжек к икрам, к бедрам. Колчанов представил, как кровь с трудом проталкивается по артериям, суженным наростами на стенках… как их… бляшками… и ему стало не по себе. Закурить бы… Всю жизнь курение помогало в трудные минуты. А теперь как раз и нельзя курить. Нина требует решительно бросить. Да он и бросил, но — все же покуривает. Штук десять сигарет — это же немного. Совсем бросить — не хватает силы воли.
Принять трентал? Но он уже проглотил суточную дозу этих таблеток. Не очень-то, кажется, помогают. Ножная ванна — вот что он сделает.
Сунул ноги в тапки, прошлепал в ванную. Кот Герасим, спавший в кресле, проводил его понимающим взглядом, широко зевнул и предался любимому занятию — вылизыванию основания хвоста. Открыв краны, Колчанов уселся на борт ванны и погрузил ноги в теплую воду. Клонило в сон. Вдруг он как бы увидел себя со стороны: старый одинокий человек ночью сидит на стенке ванны, засучив пижамные штаны и опустив в воду уродливые ноги без пальцев, в синей венозной паутине. Увидел свое мрачное лицо. Ну да, я же Козерог, подумал Колчанов, и характер имею соответствующий. А козерожья выносливость, похоже, меня покидает. Пора подводить итог существования, старый человек с больными ногами.
Ну что ж, окинем взглядом отшумевшую жизнь. В юности навоевался до полусмерти, однако уцелел по воле случая. Отстоял Ленинград от немецкого фашизма. Это и есть, наверное, главное дело жизни. Все, что было потом, в общем-то ординарно. Учился, женился, народил дочь…
Но проглядывало сквозь серую вереницу будней яркое пятно. Валя, Валечка, ты прибегала ко мне на свидания в Румянцевский сквер, оживленная и веселая… «Ах, представь, Беллерофонт, верхом на крылатом Пегасе, поразил стрелами Химеру…» Греческий миф замирал на губах… на твоих розовых губах, когда я принимался их целовать… До сих пор у меня, старого, что-то обрывается в душе, когда вспоминаю…