Рус Марья(Повесть)
Шрифт:
— Боюсь чтой-то, Стефановна. Прими к себе ночевать…
И на другую ночь остаться в своей хате не решилась. Обе ночи спала чутко, но ни стука, ни говора, ни шороха шагов не слышала. Днем, как и накануне, также не было ничего подозрительного; никто ее хатой не интересовался, лишь Новоселов, как договаривались, рано поутру вчера и сегодня медленно проехал на телеге.
К концу третьего дня поняла, что за ней слежки нет, осталась ночевать дома.
Часа в два ночи — резкий стук в окно. Прислушалась: может, свои. Но условного сигнала не последовало, да и не в то окно связной должен стучать. Кто-то бил в раму кулаком нетерпеливо и настойчиво. Затем прозвучала
Растерянно заметалась туда-сюда по хате, вывернула фитиль в лампе и разбудила девочку.
— Нина, меня сейчас заберут… Оденься побыстрей и встань за дверью. Когда буду открывать, тебя загорожу, а ты в это время выползай на улицу и беги домой!..
Дверь треснула под ударами кованого сапога, в глаза разведчицы ударил яркий свет, она невольно попятилась, однако, не забывая о девочке, притаившейся у ее ног, в удобный момент слегка подтолкнула ее, и та проскользнула незамеченной.
Два солдата, ввалившись в двери, угрожают автоматами, велят, чтоб подняла руки. У порога расступились, пропуская третьего. Входит капитан Крибуляк. Фуражка надвинута на глаза, губы сурово сжаты, в руке пистолет. Отрывисто отдает какие-то приказания автоматчикам. Солдаты, стукнув каблуками, уходят, он остается.
— Итак, ты арестована!
Дуло револьвера смотрит на разведчицу.
— Тебя будут пытать, и ты умрешь на медленном огне!
Боже, кому она доверилась, этому немецкому прихвостню.
— Эх ты!.. Фашистская тварь!..
Хочется как можно больнее оскорбить его, унизить. «Ты» — это вырвалось как-то само собой. Все свое презрение, всю ненависть вложила в слова. И так, наверное, красноречивы были ее глаза и жесты, что он отступил на два шага — боится, как бы она не сделала ему чего-нибудь плохого. А что она может ему сделать, кроме гневных слов у нее, к сожалению, ничего нет.
— А еще детьми своими клялся, что не предашь!..
В горле клокочут слезы бессилия.
— То е красна! — вдруг воскликнул Крибуляк, преобразившись. — Ты молодец!
Марье Ивановне странно видеть после всего, что только что произошло, добрую улыбку на лице капитана.
— Ей, дорогая моя болшевичка! — горячо зашептал. — Спасибо тебе, что ты так честно служишь своей родине! Смерть тебе смотрит в глаза, а ты такая отважная!.. Я тебя проверял, не предашь ли ты меня. Теперь я тебе верю! Что нужно твоим братьям-партизанам, я буду помогать!..
Не смогла сдержать слез, но это были уже не те, другие. Они и пролились, как могут литься лишь слезы радости, — мгновенно, крупным градом. Руки сжала на груди до боли, выдохнула счастливо:
— Ох, как вы перепугали!.. Думала, смерть мне…
— Продолжай меня звать на ты… Я твой друг!
— Хорошо!.. Зачем ты все это придумал?.. Как жестоко!.. Разве не видел, кто перед тобой?!
— Прошу простить меня, по-другому не мог!.. Я однажды уже попадался на удочку провокатора… Еле выпутался. Думаешь, обманываю?.. Тогда смотри! — Крибуляк стягивает с ноги сапог, развертывает портянку. — Смотри, дорогая, как поработали гестаповцы!..
Вся подошва его ноги в рубцах, ни одного целого пальца — следы страшных пыток каленым железом. Перенести такие страдания, бедный Андрей Иваныч! Как же это можно так, над живым-то человеком! Ах, нелюди, звери!.. И незачем капитану прощенья просить. Конечно, иначе он поступить не мог. Разве ясно было, кто она такая. Если уж сама раскусить его не могла, то ему-то каково!..
Многие догадки разведчицы подтвердились. Крибуляк — член
Тысячи вопросов у Марьи Ивановны к нему, и все самые срочные. Какой гарнизон на станции Дерюжной? Какие укрепления? Как незаметно подобраться к железнодорожному полотну? Как охранники находят партизанские мины? На каждый вопрос есть ответ, до неожиданности простой и настолько необходимый, что надо немедленно бежать в лес и обо всем рассказать Покацуре. Какое огромное подспорье партизанам!..
Попросила добыть для народных мстителей тол, гранаты, патроны. Все это он пообещал дать.
— А зачем вам наши патроны? — спрашивает.
— У партизан винтовки все больше трофейные. Мы будем бить немцев их же оружием!
Крибуляк весело смеется. Отрадно и ей, что так хорошо понимают друг друга.
Близится утро. Капитану пора уходить. С большим уважением он пожимает руку разведчицы.
— Всего хорошего!
Марья Ивановна долго слушает удаляющиеся шаги ставшего ей родным человека. Теперь пойти накинуть чугунок на шест — условный сигнал Новоселову, и — пока есть время — спать, спать, спать…
9
— Братцы, живем! — не сдержала разведчица своей радости при встрече с партизанами на ближнем лесном кордоне.
Два парня из Ясного Клина затормошили ее, расспрашивая, как там, дома, какие новости. Подошли другие.
— О, це так не годится! — Коренастый бородач увлекает Марью Ивановну в сторону.
— Петро Павлыч?!
Покацура, хохочущий, оживленный, обнимает ее.
— Ай, дочка, чи не угадала, чи шо?! — Лохматит свою дремучую бороду. — На дида похож, правда?.. А як же без бороды партизану? Зимой от холодов защита, а вот скоро комари пойдут — и от комарей… Значит, живем, говоришь? Эх, Марья, два дня тебя ждем тут, вся моя душа изболелась!
Непрестанно заглядывает в сияющее лицо разведчицы: оно ему о многом говорит.
У лесной просеки — выворотень сосны.
— Сидай! — показывает Покацура на поваленное бурей дерево.
Безветренно. Ласково пригревает солнце. Пахнет сосновой смолкой и тающим снегом. Названивает капель, птицы кричат, радуясь теплу. На проталинах пробивается дружная зелень. Никогда еще, кажется, не были так милы краски, запахи и звуки наступающей весны.
— Докладывай, с чем приехала! Обрадуй-ка!..