Русь против Тохтамыша. Сожженная Москва
Шрифт:
«Мерзкий червяк, ты улыбаешься и кланяешься мне, ибо знаешь, что старейшины Кафы смотрят мне в рот в ожидании новых подарков, – думал Мамай, разговаривая с Эцио ди Поссой. – Я и тебя могу купить со всеми потрохами, жалкий горбун. Ты потому так вежлив со мной, поскольку надеешься на щедрые дары с моей стороны. Но я повременю с дарами, гнусный паук. Сначала я посмотрю, как ты держишь свое слово!»
Эцио ди Посса обещал выделить Мамаю судно, на котором Мамаевы послы собирались отправиться в Тану. Мамай не терял надежды вернуть себе власть над Золотой Ордой, поэтому он хотел заручиться
К удивлению Мамая, Эцио ди Посса предоставил в его распоряжение свой собственный корабль. Невзирая на неблагоприятную штормовую погоду, Мамай незамедлительно отправил своих послов в Тану. Во главе посольства были поставлены Бей-Ходжа и Муршук. Первому Мамай поручил вести переговоры, второй должен был представляться царевичем Чингизидом, чтобы добавить значимости Мамаеву посольству. В посольской свите было около тридцати человек, это были слуги, писари, конюхи и стражники.
Отправив своих послов в Тану, Мамай решил отметить это событие небольшим застольем, куда были приглашены лишь его приближенные.
На этом пиру Мамай пил много вина, чего с ним никогда ранее не случалось. Вельможи из свиты Мамая изумленно поводили бровями, переглядываясь между собой. Они понимали, что Мамай пытается залить вином свое мрачное настроение. Мамаю стало известно, что его жена Ханум покончила с собой после поражения Мамаева войска на реке Кальчене, Басар, младший сын Мамая, перешел на сторону Тохтамыша. Сдались на милость Тохтамыша Тоган и Турсунбек, Мамаевы эмиры. Войско Тохтамыша стоит в Солхате совсем недалеко от Кафы. Сегодня фряги дружелюбны к Мамаю, а что будет завтра, неизвестно.
Еще не оправившийся от ран Мамай ушел с застолья, почувствовав сильную головную боль. Слуги помогли захмелевшему Мамаю добраться до опочивальни и прямо в одежде уложили его на кровать. Лекарь Омар принес для Мамая целебный травяной отвар от головной боли.
Лежа на постели, Мамай отправил слуг за Джизеллой. Ему захотелось, чтобы она спела какую-нибудь грустную балладу, столь созвучную теперешнему его настроению.
Осушив чашу с травяным настоем, Мамай сморщился от горечи, которая обожгла ему горло.
– Я же велел тебе, Омар, приготовлять лекарства послаще, – сердито бросил Мамай врачевателю. – Уйди с глаз моих! У меня и так горько на душе, а ты еще суешь мне какую-то полынную горечь!
Омар отвесил низкий поклон Мамаю. Уходя, лекарь столкнулся в дверях с Джизеллой, которая, посторонившись, уступила ему дорогу. Джизелла была одета в длинное темное платье с желтой узорчатой вышивкой по вороту и на рукавах. Длина платья спереди была такова, что из-под него виднелся нижний край белой исподней сорочицы и носки красных туфель Джизеллы. Сзади же подол платья волочился по полу. В руках Джизелла держала лютню.
Развалившийся на постели Мамай молчаливым жестом повелел Джизелле снять с него пояс и сапоги. Джизелла подчинилась с видом скорбной покорности.
– Опять ты надела это черное платье, упрямица! – Мамай недовольно зыркнул на Джизеллу, устраиваясь поудобнее на ложе. – Я же подарил тебе пару ярких платьев и роскошный сине-зеленый плащ.
– Ты же знаешь, господин, что я ношу траур по своему умершему отчиму, – негромко промолвила Джизелла, не поднимая глаз на Мамая. – Обычай соблюдения траура есть и в исламе, а не только у христиан.
Мамай задержал свой взгляд на головном уборе Джизеллы, это был высокий чепец из красного бархата, дополненный полупрозрачной темной вуалью. Длинные косы Джизеллы были спрятаны под чепцом, на котором поблескивал узор из мелких жемчужин. Продолговатое бледное лицо Джизеллы с тяжелым носом и низкими бровями, обрамленное скорбной вуалью, показалось вдруг Мамаю необыкновенно красивым. Свет масляной лампы озарял глаза Джизеллы, которые блестели, как звезды на небе.
«Похоже, девица-то расцветает, – промелькнуло в голове у Мамая, – распускается, как весенний цветок. И траур ей явно к лицу!»
Мамай попросил Джизеллу спеть ему что-нибудь печальное. Но перед этим Мамай повелел Джизелле, чтобы она дала ему испить сладкой медовой воды.
– От целебного настоя у меня горечь во рту, – проворчал Мамай.
Джизелла направилась за парчовую перегородку, где на маленьком столике возвышались два сосуда: в одном была обычная родниковая вода, в другом – вода, подслащенная медом. Тут же стояли серебряные чеканные чаши и поднос с фруктами. С холодным спокойствием Джизелла налила в одну из чаш медовой воды. Затем она быстрым заученным движением вынула из потайного гнезда на корпусе лютни крошечный медный флакончик с ядом, вылив его содержимое в кубок с водой. Сунув опустевший флакончик обратно в гнездо, Джизелла с негромким щелчком закрыла эту потайную щель гладко отполированной деревянной задвижкой, схожей по цвету со светло-коричневым корпусом лютни.
Хранить яд в корпусе лютни придумал Эцио ди Посса, сознававший, что слуги Мамая могут в любой момент обыскать Джизеллу, раздев ее донага. Отыскивать же хитро устроенный тайник на корпусе лютни Мамаевым слугам просто не придет в голову. Ведь с виду лютня – это пустая деревяшка с натянутыми на нее струнами.
Несмотря на все усилия, Джизелла не смогла подавить в себе предательское волнение, подавая чашу с ядом Мамаю. У нее было чувство, что она подошла к краю бездонной пропасти. Сердце ее, уже готовое к этому безжалостному поступку, вдруг испуганно затрепетало в груди. Рука Джизеллы дрогнула и вода едва не перелилась через край кубка.
– Что с тобой, голубка? – насторожился Мамай, уже протянувший руку к чаше с медовой водой.
– Мне показалось, что под столом сидит крыса, господин, – пробормотала Джизелла, мысли которой путались в голове. Она заставила себя посмотреть в узкие настороженные глаза Мамая.
Мамай слегка улыбнулся, погладив Джизеллу по плечу.
– Крысы – это такое зло, которое всюду проникнет, – сказал он. – Эти мерзкие твари обитают даже в ханском дворце, в Сарае.
Взяв кубок из руки Джизеллы, Мамай поднес его к губам, но в следующий миг его опять обуяли какие-то подозрения. Мамай протянул чашу Джизелле, велев ей отпить из нее.