Русь против Тохтамыша. Сожженная Москва
Шрифт:
– Вряд ли Джизелла согласится вернуться к Мамаю, – выразил сомнение Джакомо ди Лонго. – По ее словам, Мамай был жесток с нею.
– Я сам побеседую с Джизеллой, – промолвил Эцио ди Посса, слегка прищурив свои темные таинственные глаза. – Ненависть Джизеллы к Мамаю нам только на руку.
На другой день спозаранку Эцио ди Посса уже стоял на пороге дома, где жил ювелир Паоло Кьеза со своей семьей. Градоначальник без обиняков повел речь о том, что Джизелла с недавних пор находится под опекой Мамая, поэтому ей надлежит вернуться к нему. Паоло Кьеза заверил градоначальника, что он сам готов вернуть Джизеллу Мамаю, как только она оправится от недуга.
– Что стряслось с Джизеллой? – насторожился Эцио ди Посса. – Что за хворь поразила ее?
– У нее сильная рвота. – Паоло Кьеза печально вздохнул. – Я думаю, Джизелла чем-то отравилась.
– Так вызови же лекаря! – рассердился Эцио ди Посса, притопнув ногой. – Если Джизелла умрет, то я обвиню тебя в убийстве, так и знай!
Испуганный ювелир тут же послал слугу за самым лучшим врачом, которого звали Томмазо Симоне.
У Паоло Кьезы гора свалилась с плеч, когда лекарь Симоне после осмотра Джизеллы поведал ему, что его падчерица ничем не отравилась, а просто забеременела.
– Срок беременности еще небольшой, поэтому по фигуре Джизеллы это не заметно, – молвил толстяк Симоне, небрежным жестом отвергая деньги, которые хотел было вручить ему Паоло Кьеза. – Беременность – не болезнь, а посему оплата здесь неуместна. Вот когда Джизелле наступит срок рожать, тогда моя помощь ей будет стоить денег. Но это случится месяцев через восемь, не раньше.
Узнав, что лекарь Симоне ничего не сказал Джизелле про ее беременность, Эцио ди Посса похвалил его. Мол, ни к чему расстраивать девушку раньше времени. Паоло Кьеза получил от градоначальника строгий наказ помалкивать о беременности своей падчерицы.
– Джизелла явно забеременела от Мамая, – сказал Эцио ди Посса ювелиру. – Мамай ненавистен Джизелле, по этой причине ей лучше пока не знать, что она зачала от его семени. В порыве отчаяния или исступления Джизелла может наложить на себя руки, нельзя этого допустить.
Изображая перед Паоло Кьезой заботу о его падчерице, Эцио ди Посса лукавил. В мыслях он прикидывал, каким образом настроить Джизеллу на то, чтобы она согласилась подсунуть яд Мамаю.
Немочь, свалившаяся на Джизеллу, пугала и изводила ее ежедневными приступами рвоты и головокружения. Джизелле казалось, что либо жена Мамая, либо кто-то из его слуг отравили ее ядом медленного действия. Полагая, что дни ее сочтены, Джизелла пребывала в глубоком отчаянии. Визит лекаря Симоне немного успокоил Джизеллу, поскольку он сказал ей, что симптомов отравления у нее нет. Однако Симоне не открыл Джизелле истинную причину ее недомогания. Терзаемая страхом неизвестности, Джизелла с нетерпением ожидала следующего прихода лекаря Симоне, намереваясь узнать у него всю правду о своем недуге.
В ожидании прошло два дня.
На третий день Джизелле полегчало. И тут ее навестил Эцио ди Посса, от которого так и веяло холодом отчуждения и чего-то недоброго. Это можно было прочесть по глазам градоначальника.
– Дитя мое, с невыразимой скорбью в сердце я пришел сообщить тебе то, о чем не осмелился заговорить с тобой добряк Симоне, – промолвил горбун, присев на стул рядом с кроватью, на которой лежала укрытая одеялом Джизелла. – Болезнь, терзающая тебя, неминуемо изъест твои внутренности, как ржавчина железо. Это даже не хворь, а порча, насланная на тебя кем-то. Лекарю Симоне уже доводилось видеть нечто подобное. Эту порчу обычно насылают кипчакские языческие шаманы. Пораженного ею человека сначала мучает тошнота и головная боль, потом начинается ломота в суставах и жар, затем начинают выпадать волосы, зубы и ногти. Больной теряет зрение, слух и рассудок. Конец этой агонии ужасен, поскольку изо рта больного начинает течь зловонный гной вперемежку с черной кровью…
После услышанного из уст градоначальника с Джизеллой случилась истерика. Обливаясь слезами, она то умоляла Эцио ди Поссу спасти ее, то гнала его прочь, то пыталась спрятаться под одеялом. Проплакавшись, Джизелла затихла, словно враз лишившись сил. Она неподвижно лежала на постели, устремив в потолок отрешенный взгляд, ее руки, словно плети, покоились поверх смятого одеяла. Печаль и тупое отчаяние владели Джизеллой. Ей хотелось, чтобы Эцио ди Посса поскорее ушел, оставил ее в покое, ибо от него веяло смертью.
Однако градоначальник не спешил уходить. Его негромкий вкрадчивый голос звучал над ухом Джизеллы, вливаясь черным елеем в ее мозг, пробуждая в нем ненависть к Мамаю. Не время рыдать и малодушничать, внушал горбун Джизелле. По вине Мамая с Джизеллой случилась эта напасть, так пусть Мамай умрет! Бесполезно проклинать Мамая, если есть возможность его уничтожить.
Тяжелое чувство безысходности и закипающей ярости зашевелилось в груди Джизеллы, растекаясь жгучими струйками по ее жилам. Унижения, перенесенные Джизеллой в юрте Мамая, вставали перед ее мысленным взором яркими, ранящими душу картинами. Эцио ди Посса нашептывал Джизелле о том, как она сможет покончить с Мамаем, отомстив тем самым за себя и избавив Кафу от возможных грядущих бедствий. Сравнивая Джизеллу с библейской Юдифью, отрубившей голову злому царю Олоферну, хитрый горбун называл ее спасительницей Кафы, ниспосланной Господом здешним жителям.
«Яд в твоих руках будет подобен мечу Юдифи, дитя мое, – молвил Эцио ди Посса. – Месть твоя обрушится на Мамая подобно Божьему гневу!»
После слов градоначальника на глаза Джизеллы набежали слезы. В ней вдруг пробудилась и забила ключом жажда самопожертвования. Как истинная христианка, Джизелла узрела нечто возвышенное в своей готовности умертвить Мамая, схожего по злобности с библейским Олоферном. Джизелла согласилась вернуться к Мамаю, чтобы при первой же возможности отравить его. Но при этом Джизелла выставила градоначальнику одно условие: ее отчим тоже должен умереть.
«Это он толкнул меня в объятия Мамая, – непреклонным голосом заявила Джизелла. – Пусть сначала мой отчим отведает отраву, предназначенную для Мамая. Я хочу увидеть действие этого яда».
Эцио ди Посса без малейших колебаний принял условие Джизеллы.
Уверенность в том, что Кафа станет для него надежным пристанищем, укрепилась в Мамае после встречи с Эцио ди Поссой, который навестил Мамая на постоялом дворе. Мамай знал, что Тохтамыш станет требовать у властей Кафы его выдачи. Со слов градоначальника выходило, что послы Тохтамыша уехали из Кафы ни с чем. Мамая также обрадовало и то, что Эцио ди Посса доставил к нему Джизеллу. Во время своего стремительного бегства от войск Тохтамыша Мамай не успел захватить с собой Джизеллу, о чем сильно сожалел.
Беседуя с Мамаем, градоначальник был любезен и учтив, постоянно шутил и охотно рассказывал последние городские новости.
Мамай не верил в искреннее дружелюбие к нему Эцио ди Поссы, поэтому держался с ним холодно и надменно. К тому же Мамай знал, что благодаря его золоту старейшины Кафы и многие знатные нобили стоят за него горой. Идти на конфликт с городским советом Эцио ди Посса не посмеет. Не градоначальник, а городской совет принял решение предоставить убежище Мамаю в стенах Кафы.